У Фриды Тамар засияли глаза.

— Я — мать, у меня сын.

— Правда? Поздравляю. Что ж, вы хорошо сделали, хорошо сделали… Поскольку Бог хочет, чтобы род человеческий продолжался, кто-то должен этим заниматься. Ведь сам Бог не может стирать пеленки…

— Как вы можете такое говорить? Он всемогущ!

— Конечно, но Он распределил работу, как это делают американские промышленники. Скажем, Форд.

— Ну и сравнение… Как у вас дела? Я искала вас на вашей прежней квартире, но вы оттуда съехали.

— Я не съехал. Меня просто вышвырнули. И они были правы. За квартиру надо платить.

— Когда это случилось? Где вы теперь живете? Почему вы не давали о себе знать?

— Я живу в меблированной комнате на Семнадцатой улице. Недалеко от Гудзона.

— Если так, то вы наш сосед.

— Что? Мне это даже в голову не приходило.

— Вы перестали писать картины?

— Да, перестал.

Фрида Тамар сделала такое движение, как будто должна была что-то проглотить.

— Могу ли я спросить, чем вы занимаетесь?

— О, я ничего не делаю. Один знакомый нашел мне частные уроки. Две женщины решили стать художницами, и я их обучаю. Научатся ли они чему-нибудь, это другой вопрос.

— Это все?

— Да. Я научился довольствоваться малым. Хозяйка добрая и хорошо ко мне относится. Позволяет держать в холодильнике бутылку молока. Она варит мне рис или кашу. Я сделал портреты ее и ее детей. Вот, пожалуй, и все.

— Это несерьезно.

— Почему нет? Я не голодаю и сплю в постели. Что еще надо человеку?