— Некоторым людям надо очень много.

— Только не мне. А где Анна?

Она принялась рассказывать, что произошло с Анной. Верхняя губа Фриды время от времени дрожала. У нее сжалось горло, и ей пришлось откашляться и высморкаться. Официант принес чаю, но она ждала, пока он остынет. Фриде Тамар вдруг вспомнилось то утро, когда она пришла к Якобу Анфангу и предложила ему на ней жениться, а он отказался. «Как я могла сделать такое? — спрашивала она себя. — При всей своей робости». Ей стало жарко. Тело охватила дрожь, как будто она находилась на борту корабля. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы рассказать, что происходило с Анной, словно трагедия Анны была ее, Фриды Тамар, личным позором. Когда она начала говорить о Грейне и о том, что с ним произошло, глаза Якоба Анфанга сузились. В то же время его взгляд, устремленный в одну точку, смягчился. Казалось, он стыдится того, что пересказывает ему Фрида Тамар.

— Да, каждый ищет свой выход, — сказал он.

— Вы ведь тоже религиозны, — сказала Фрида Тамар полуутвердительно-полувопросительно.

— Да, но я выбрал другой путь.

— Могу ли я спросить какой?

С минуту Якоб Анфанг колебался. Потом в его черных глазах блеснул огонек иронии:

— Если я вам скажу, вы убежите. А то и хуже.

— Почему я должна от вас убегать? Каждый несет ответственность за себя.

— Я ушел от еврейства… Я больше не еврей, — ответил Якоб Анфанг. При этом лицо его стало строгим, а глаза наполнились горечью. У Фриды Тамар было ощущение, будто мозг содрогнулся в ее черепной коробке, как ядро ореха в скорлупе. Ей стало холодно. Она сидела напряженная, беспомощная. Внутри все застыло. Фрида не знала, что сказать.

— Почему? — наконец выдавила из себя она.

— Что, испугались? — спросил Якоб. — Дело было так. Мне попался Новый Завет… И я нашел в нем ответы на свои вопросы.

— Что там есть такого, чего нет в наших священных книгах?

— Не знаю. Но там нет красной коровы и нет обезглавленной телицы.[419]

Глаза Фриды Тамар наполнились слезами.

— Нет. Но только что перебили шесть миллионов евреев, а они молчали. Убийцы резали, а священники смотрели на это.

— Это были не настоящие христиане.

— А кто же такие настоящие христиане?

— Мы, евреи.