2

Вид у Бавеля был нелепый. Его величественные главные ворота стояли с широко открытыми на равнину пустыми глазницами. Порывы ветра ерошили пальмы возле храмов, и округа казалась лохматой, растрепанной и одичалой; ворота же будто оцепенели. Ярко раскрашенные стены домов, желтые, красные и синие, смахивали на макияж сумасшедшей старухи. Этот окостеневший город стоял, раскрыв рот, и не понимал, что с ним стряслось и зачем его пересекает этот канал без единой лодчонки. Вдалеке высилась Башня – казалось, она-то и ввергла его в ступор.

Тяжелая повозка остановилась у крепостной стены: ей было не одолеть крутой подъем. Нас высадили. Роко, бежавший за нами от Киша, подскочил ко мне, радостно потерся о мои колени, но солдаты его отшвырнули. Он удивленно взвизгнул. Нахмурившись, я сурово посмотрел на него, давая понять, что резвиться следует в сторонке. Он послушался. Догадался ли он, что вооруженные люди имеют какое-то отношение к веревкам, которыми связаны мои руки и ноги? Он следовал за нашим конвоем на благоразумном расстоянии, прижимаясь к стенам и не сводя с меня глаз: и чтобы не упустить меня, и чтобы обнадежить.

Бредя по улицам, я испытывал новое чувство: места, прежде так чаровавшие и даже пьянившие меня, теперь причиняли боль и дискомфорт, имя которому я не мог подобрать. Царица Кубаба двигалась с усилием, на сей раз непритворным; суставы были измучены возрастом, мышцы ослабли от сидячей жизни. Авраам и его двенадцать помощников неторопливо брели, окружив государыню, – думаю, из почтения к ней они нарочно замедляли шаг. Неожиданно весь кортеж втянулся в потайную дверцу. Несколько ступеней подвели нас к зверинцу Нимрода. Справа за оградой паслись зебры, слева за рвом стояли слоны. Мы двигались по проходу между бесчисленных бронзовых клеток, в которых томились львы и тигры, пантеры и обезьяны. В глубине мутного бассейна, отделенного решеткой от заводи с дремавшими крокодилами, притаились два гиппопотама. Нас мутило от сложного густого запаха, смеси навоза и разлагающейся плоти. К моему удивлению, вместе с нами просочился и Роко; он старался не привлекать внимания и боролся с любопытством, которое обычно при виде зверья заставляло его лаять; он трусил на мягких лапах, пригнувшись и не позволяя себе приглядываться и принюхиваться, – казалось, он чувствовал не столько пленников, сколько плен. Его поведение дало мне ключ к моему недугу: Бавель насиловал! Бавель мучил животных: если Нимроду и вздумается изредка глянуть на тигра, неужели зверь должен в угоду тирану терять свободу, семью и родную саванну? Бавель осквернял растения: отсекал травам головы лишь для того, чтобы получить гладкую поляну, рубил ветки орешника ради перспективы, принуждал пальмы расти в тесноте, ограничивал простор липе, уродовал подвешенную к шпалере фиалковую глицинию, истязал розовый куст, заставляя его обвивать столб. Бавель поганил даже неживую материю: сушил и обжигал глину, превращая ее в кирпичи; извлекал из источников смолу, чтобы склеивать и уплотнять; воровал на отмелях песок, чтобы штукатурить фасады; даже роскошные глянцевые эмали он крошил в багровую выжженную пыль. Царила лишь искусственность, торжествовало лишь насилие. Бавель процветал за счет гибели всего, к чему прикасался.