Несмотря на все напасти, мы, трое, стали семьей, и хотя это была, наверное, самая необычная семья за всю историю страны, она стала для меня всем, и я готова была сражаться за нее.
47 Бьюти
47
Бьюти
Сегодня 16 июня 1977 года. Прошел год с того дня, как погибли родители Робин, и год со дня исчезновения Номсы. Мы – брошенные, Робин и я, и последний год нашей жизни был наполнен горем и ожиданием. Почему невидимые ноши и пытки, подобные этим, тяжелее всего нести и мучительнее всего выносить?
Эдит снова улетела. Когда сгущаются вечерние тени, мы с Робин устраиваем в гостиной два маленьких алтаря наших воспоминаний. Каждая из нас расчищает по столику, потом мы ставим их перед собой и принимаемся за работу.
Первым делом Робин кладет на свой алтарь черно-белую фотографию родителей, сделанную в день свадьбы. Они стоят перед трехэтажным тортом, на верхушке которого – маленькие пластмассовые жених с невестой. Отец Робин в одной руке держит нож, а в другой – кусок торта и с нежностью кормит мать Робин. От того дня осталось всего пять фотографий, и эта – одна из них.
Рядом с фотографией Робин кладет мамину тушь, а также медальон, который я подарила ей на Рождество; она открывает крышку, и ее родители смотрят на нас из сердечек. Робин критически оглядывает собранное, после чего принимается перебирать коллекцию пластинок Эдит в поисках записей, которые нравились ее родителям. Она добавляет на алтарь две пластинки “Битлз” и альбом Долли Партон с песней “Джолин”.
– Все еще не очень, да? – спрашивает Робин и, прежде чем я успеваю ответить, направляется к туалетному столику Эдит. Возвращается она с флакончиком духов “Чарли” – после смерти сестры Эдит перестала душиться ими. – Моя мама часто ими душилась. – Робин нюхает духи, грустно улыбается и ставит флакончик на алтарь, к остальным предметам.
У меня всего одна фотография Номсы. Это групповой снимок – пятнадцать школьников и я стоим перед лачужкой, которая служит в нашей деревне школой. Фотографию сделал когда-то один русский профессор социологии (он изучал образование в бантустанах при апартеиде), и через год снимок пришел по почте – профессор прислал мне его, как и обещал.
Номса – одна из старших учениц, она стоит в последнем ряду, слишком серьезная для четырнадцатилетней девочки. Ее лицо чуть в тени, и черты трудно различить. Я помещаю фотографию в центр стола, прислонив ее к стакану.
Потом я добавляю на алтарь письмо, написанное Номсой за месяц до марша. Письмо все еще в затертом конверте. Мне не нужно доставать его – я и так помню каждое слово. Видеть скачущий почерк Номсы всегда потрясение. Все равно что случайно заметить, как она переходит многолюдную улицу, и сердце у меня начинает биться быстрее. Еще я добавляю рисунок в рамке, на котором Робин изобразила меня и Номсу, – подарок девочки мне на день рождения – и тряпичную куклу, с которой Номса играла, когда была совсем маленькой.