Утром также пару часов готовили завтрак: огурец, помидор, яйцо, сироп, кусок кислого мокрого сыра. Всё остальное время можно было делать всё, что желаешь. Захотел поесть — бери из холодильника всё, что хочешь и сколько хочешь.

У меня была непереносимость молочного. А уж если это было кисломолочное — то это будет точно понос через некоторое время после принятия. И я каждый день на обед хавал этот белоснежный сыр и ходил дристать в море. До воды идти было минут пятнадцать, как раз за это время набухал животик. Я доплывал до буйков, держался за них и со спущенными трусами загаживал вхлам лазурный берег туристического Бодрума. По дороге назад нашёл браслет на полу, с которым зашёл в столовую отеля, набрал еды в шведке и обожрался, заполнив пустой желудок после такой дрисни.

Приехала француженка-блондинка с бледнейшей аристократической кожей. Я с ней заговорил на её родном. Она даже согласилась пройтись со мной погулять по городу. Я сказал ей, что мне очень нравится Селин. Она училась на что-то связанное с косметикой, что там ещё во Франции они умели. Мы посидели на небольшом пляже. Она закрывалась зонтиком от солнца, такая мертвенно-белая кожа, девушка из северо-запада страны.

Вечером перед ужином я сказал ей, что у меня нет в России ни друзей, ни подруг. Включал ей русский вичхауз, да ещё и с поехавшим видеорядом. Это был Самер, медитатив лук. Я ожидал, что она подсядет ко мне на ужине, но я поел один. Больше она ко мне не подходила. Эта девушка стала последней в моей жизни, в отношении которой я проявил разумную инициативу, зачем-то куда-то звал, что-то ей давал слушать, уделял внимание. Со мной было действительно что-то не так, европейские девушки меня сторонились, а азиатки приковывались, ну и геи само собой. Надо было ей врубить мой любимый Сюисайдвэйв и тогда бы она до конца жизни смертельно боялась подходить к русским.

Со мной там особо никто не хотел якшаться и меня обычно просто не замечали: ни волонтёры, ни гости. Мой говноанглийский ни чуточки не продвигался так.

Я сам ни с кем не стремился сблизиться, вёл себя так, будто меня и не было вовсе.

Заехала моложавая американка в компании с какими-то парнями. Угашенная психотропною коноплёй с багровыми белками она села напротив меня вечером. Я корпел над собой в этот кризисный момент и дёргал одну струну. Ей в таком превосходном состоянии был приятен любой звук, но я ей устроил полноценный индивидуальный концерт. Особенно ей полюбились лучшие композиции Руки Вверх. Она свалила куда-то. Я переместился за стол, где частенько сидел хозяин со своим братом. Там лежали листы с турецкими песнями и аккордами. Ну и я запел, как читал. Туда другие турки сбежались. Некоторые чуть не умерли от смеха.