К платформе со свистом подлетел поезд.
— Да, — сказал он.
Сань Ли погиб — то ли выбросился из окна, то ли его столкнули. А затем, больше самому себе, чем ей, прибавил:
— Но поскольку никто не взял на себя ответственность, некого и прощать.
Она сказала ему прямо в ухо:
— Прощать смысла нет. Нам надо процветать.
Он и представить себе не мог, что она может иметь в виду под «процветать».
— Кай сказал, что нас отправляют в место под названием Холодная Канава, — сказала Лин. — Ближайший город там Хэчжоу. Никогда раньше о таком не слышала.
— Холодная Канава, — повторил он, желая заставить ее улыбнуться. — Вершина процветания.
— Товарищ Воробушек, как бы ты определил процветание? Я убеждена, что единственное возможное процветание — это свобода.
Двери вагонов с грехом пополам открылись. Люди ломанулись вперед. Лин вцепилась в его локоть, чтобы в давке их не разделили.
Чем дальше они отъезжали от Шанхая, тем больше ему казалось, что он рассыпается на куски. На каждой станции он шептал, как, возможно, шептало старшее поколение, призраку двоюродной сестры:
— Не уходи, Чжу Ли. В городе родных у нас больше нет. Останься со мной.
— Воробушек, она тут, — сказала Лин. — Чжу Ли нас не покинет.
Так что, когда спустя много дней в пути они прибыли на место, в Холодную Канаву, Чжу Ли как будто неким незримым образом вновь вернулась в жизнь Воробушка, в его сознание и существо. Год спустя они с Лин получили разрешение на брак. А еще через год на свет появилось их первое и единственное дитя — дочка, Ай Мин.
Весной 1970 года Большая Матушка Нож наконец-то вернулась в дом в переулке по Пекинскому шоссе. Там она обнаружила, что вся ее семья пропала. Исчезли даже господин и госпожа Ма; их олеандры одичали и сплошь заплели оба флигеля. Большая Матушка перебила всю керамику. Она предавалась этому с большим тщанием, первым делом избавляясь от любимцев, и все время распевала: «Товарищи, срубим ветви и листья мы обдерем…» Соседи решили, что она чокнулась, и при виде нее пятились назад в дома. Под конец, разбивая подаренную ей когда-то Папашей Лютней безвкусную вазу, она впала в отчаяние. Когда она топтала вазу ногами, самые маленькие осколки напомнили ей крошечные зубки.
«Творите революцию, — горько подумала она. — Уж я им натворю всем революциям революцию».
В спальне она нашла платье Чжу Ли и одну из соломенных туфель Папаши Лютни и так и села, не выпуская те из рук — она никак не могла взять в толк, что случилось. Все музыкальные инструменты и ноты пропали. Той же ночью она села на поезд, что шел на запад, в бедствующую провинцию Аньхой, куда Папашу Лютню направили в лагерь перевоспитания. На то, чтобы пробиться к нему, ушло три дня, а когда ей наконец это удалось, они рыдали, и спорили, и бессмысленно ссорились. Папаша Лютня не в силах был даже назвать Чжу Ли по имени; последние четыре года он скрывал от Большой Матушки самоубийство Чжу Ли и зашел так далеко, что даже выдумывал истории о ее местожительстве и достижении: