То было особенное, чисто пекинское проклятье, и Воробушек не мог не улыбнуться.

Фань вскинула брови, отчего уши у нее слегка дернулись. Она лукаво склонилась к нему — так, что они едва не уткнулись друг в друга носами.

— Товарищ Воробушек, а что бы вы хотели делать, если б могли сами выбрать себе призвание?

Он не колебался.

— Я бы хотел играть на рояле.

Фань издала похожий на гудок смешок. Кто-то поднимался по лестнице и от неожиданности уронил жестянку с завтраком — и грустно и негромко воскликнул: «Вааа!»

— Ну, учиться никогда не поздно! — заорала Фань.

— Полагаю, что так, — улыбнулся Воробушек.

— Но вот эти все рояльные штуки, товарищ, — посерьезнев, продолжила она, — это хобби, и ими можно заниматься в дополнение к постоянной работе, а я имела в виду, когда спрашивала, такое призвание, которому можно всю жизнь посвятить. Я вот хотела быть врачом, я вам, кажется, как-то уже говорила; хотела открыть больницу в городе, где сестра живет, но вы же знаете, как тогда все было. Не я это решала.

Дождь глухо барабанил по зонтику. Хочу увидеть, как моя дочь вырастет, подумал Воробушек. Дурное предчувствие так его напугало, что он протянул руку — опереться о стену, — но схватился лишь за воздух.

Фань этого не заметила. Она лениво барабанила пальцами по ручке зонтика, играя на воображаемом инструменте.

— К слову о роялях, — сказала она. — Помните того музыканта в шестьдесят восьмом, шанхайского композитора, высокого такого с длинным лицом, как его там звали? Нас всех закрыли в комнате и заставили смотреть его собрание борьбы. Старичка в прямом эфире метелили, а мы все равно должны были его обзывать.

— Хэ Лутин.

— Вот, точно! Прямо по телевизору, они хотели прямо показательную порку из него устроить. Я много лет уже про него не думала. Помните?

— Помню.

— Божечки. Всем пришлось смотреть, неважно, наверху ты работал или в подвале. Так что мы все слышали, когда он кричал: «Да как вы смеете, как вы смеете… Позор вам за эту ложь». Так он и сказал, все вопил и вопил: «Позор! Позор!» Хунвейбины поверить в это не могли. До сих пор перед собой их вижу — глаза выпучили, челюсти так и отвисли. Никто в это поверить не мог, до чего у этого мужика нервы крепкие. Интересно, жив он еще или нет.

— Думаю, жив, — сказал Воробушек.

— Позор вам! Никогда этого не забуду. — На миг она канула в собственный поиск. — Мы все понимали, что только камеры выключат, как бдыщ! — и конец ему придет. Ему бы такого не спустили.