— Вы все, уважаемые коллеги, — забубнил он, — кажетесь себе сейчас умниками и хитрецами… Ну чего ты хочешь, Босков, я и так ору, как рыночный зазывала! Что? Ты не Босков? Все равно у тебя со слухом плохо! — Харра теперь и впрямь заорал: — Твое предложение, Киппенберг, это само собой разумеющаяся вещь, это же просто-напросто азбучная истина, популярно говоря! Но здесь, по-видимому, имеет место общее заблуждение; процесс загрузки вам представляется таким же, как в примусе, я должен немедленно это заблуждение рассеять! Проблема…

Вошли Юнгман и Трешке. Трешке тут же уселся на свободное место возле двери. Из нагрудного кармана его синего халата торчали отвертки.

По залу разносился голос Харры:

— …вы понимаете, состоит как раз в том, что данные, которые мы получаем в лабораторном эксперименте, нельзя прямо переносить на непрерывный процесс. О чем же на самом деле все время идет речь, как не об опытном реакторе, который будет работать непрерывно уже здесь, в лаборатории, и накормит этого лентяя наверху, эту так называемую электронно-вычислительную машину, исходными данными для расчетов!

Мы вдруг очутились просто в джунглях практических проблем. Леман с гримасой отвращения на лице собрался было удрать на машину, но Харра повелительным тоном сказал:

— Леман, останься, ты здесь нужен!

Я слушал, как Шнайдер, Юнгман, Хадриан и полный энергии Харра обсуждали возможность создания в химическом отделе модели реактора, в котором синтез осуществлялся бы по принципу, заложенному в планируемую промышленную установку. Я внимательно слушал, а в голове моей теснились мысли совершенно иного плана. Я думал о Трешке, об этом худом, потрепанном жизнью человеке, который теперь все больше и больше выдвигался на передний план. Он весь обращался в слух, когда ему давали очередное задание, а когда сам говорил, то размахивал руками и как-то странно покачивал большой головой.

На доске Юнгман значками и символами изобразил полную технологическую схему, которая со временем должна будет превратиться в реактор. Но в одном месте не хватало трубы из высококачественной нержавеющей стали, в другом — циркулярного насоса определенных характеристик, а для получения экспериментальных данных необходимо было установить большое количество датчиков, что еще больше усложняло задачу. Но Трешке все это не слишком пугало, он явно решил показать наконец, на что способен. Я знал его, и все же он меня поразил.

Сам я, хотя до сих пор вел регулярно эксперименты вместе со Шнайдером, считал себя теоретиком, был как дома среди формул и чисел, и стоило мне взглянуть на реторты шефа, как вместе с воспоминаниями о романтике лабораторной жизни студенческих лет во мне поднималось чувство, близкое к отвращению. Наблюдая теперь за Трешке, который требовал как можно более точных данных и заставил сейчас Юнгмана рисовать отдельные детали циркулярного насоса, я почувствовал истинное восхищение перед этим на все руки мастером, может, тут был даже некоторый оттенок зависти. Я припомнил годы ученичества на химическом заводе. Это было не самое хорошее время для занятий. Мы, ученики профессиональной школы, больше занимались расчисткой развалин, чем приобретением практических навыков. Я никогда не боялся тяжелой физической работы, да и сегодня мысль о ней меня не пугала. Но сейчас я спрашивал себя: а что же, собственно говоря, я умею по-настоящему, кроме как думать, организовывать да еще с недавнего времени и копаться в самом себе. Глядя в раздумье на Трешке, я услышал, как он говорил Юнгману: «Высоколегированная сталь у меня есть… Вы имеете в виду вот этот болт М6? Тут марка не играет роли. На нем же нагрузка только термическая». Кое-какие навыки стеклодува, приобретенные мною еще раньше, помогли мне в институте довольно ловко по сравнению с другими гнуть стеклянные трубки над горелкой Бунзена. Но настоящего умения не было у меня ни в одном ремесле. Когда на Шёнзее нужно было заменить планку в заборе или починить проводку, это отнимало у меня неоправданно много времени и пот лился с меня ручьями. Если же случалось попасть себе молотком по пальцу, то брань моя относилась исключительно к коварному объекту моих усилий. Теперь я осознал, что ругать-то нужно было себя за недостаток умения. Как ученый я гордился своей универсальностью и не считал несправедливым, что получаю такой высокий оклад. При этом я был не в состоянии создать материальный предмет стоимостью хотя бы в одну марку.