Леман промолчал. Красные пятна исчезли с его лица, он стал бледен.

Мерк начал сбивчиво объяснять:

— Да в том-то и дело, понимаешь, мы всю ночь искали, людей подняли с постели, думали, может, кто-нибудь знает, где что… Но бывает ведь, ничего найти нельзя, случается, что поделаешь, как в воду кануло. А Робби, ничего не попишешь, выдает какой-то бред, но это ведь и с умными людьми бывает!

Я сказал, все еще раздраженный:

— Удивительная безалаберность!

Я мучительно пытался разобраться в происходящем, мой вопрос, где инструкция по использованию программы, мог бы действительно натолкнуть нас на правильное решение, если б меня не захлестнуло в тот момент чувство горечи.

— Уж на машине-то все будет как надо, в этом я всегда был уверен, — сказал я Леману. — Но ничего не идет как надо. Самая важная программа исчезла, самые нужные материалы куда-то подевались… — И тут я впервые в жизни наорал на своего сотрудника: — А все ты с твоим проклятым гонором! Давно нужно было покончить с твоей беспорядочной манерой работы! Слишком много я дал тебе воли! Инструкция пропала, протокол компиляции не найти — это неслыханное безобразие!

Теперь уже и Леман перестал что бы то ни было соображать, так был уязвлен, к тому же он не спал вторую ночь подряд. На Харру и подавно не было никакой надежды, в кризисных ситуациях он всегда искал абстрактные решения и видел все, кроме того, что было у него под носом. Мерк должен был бы соображать лучше других, но он уставился на меня, как маленький мальчик, по-видимому испугавшись моей вспышки.

Я снова взял себя в руки и больше не кричал. Но говорил я с каким-то зловещим спокойствием, и это было еще обиднее крика.

— Господа на машине не могли не знать, что настанет день, когда нужно будет представить доказательства, что мы не только витающие в облаках теоретики и не тыловая служба для эмпириков, что мы в состоянии навести мосты, которые свяжут научные исследования с требованиями практической жизни. Оказалось, мы ни черта не в состоянии. Выношу за это особую благодарность всей счетной группе, а главное — тебе, Леман! Мои поздравления, господа!

Леман воспринял это как пощечину. Он перестал гримасничать. Саркастическая усмешка уже не кривила рот, от обычного высокомерия ничего не осталось. И следа не было от прежней его гордости, — гордости человека, хорошо знающего свое дело. Сейчас Леману оставалось только одно — молчать и сохранять выдержку, что ему и удалось.

Харра, который тоже чувствовал себя ответственным за машину, попробовал было оправдаться, но как-то вяло, без напора, разве что громко: