Боскову позвонили с машины. Раздался дребезжащий голос Лемана: позарез нужен Киппенберг, но этого господина нигде нет! Кто-то выхватил у него из рук трубку: черт побери! Дальше-то что будет? Босков нажал на рычаг. Там внизу явно назревал дворцовый переворот. Он поспешил на машину, собрал всех членов партии, кого мог разыскать, в комнату Лемана и объяснил обстановку. Короче: так дело не пойдет, товарищи. Что ж, пусть все теперь катится в тартарары? И Босков предложил назначить на завтрашнее утро собрание рабочей группы, чтобы откровенно поговорить с Киппенбергом. Да, разговор должен быть совершенно откровенным, если хотите, жестким, но при этом я просил бы соблюдать дисциплину!

Босков хотел поговорить еще с Харрой, но на машине ему сказали, что Харры в институте нет и будет он только к полуночи. Кстати, про его заявление никто ничего не знал; Анни, видимо, все-таки пошел на пользу тот разговор в пятницу вечером, и кем-то брошенная тогда фраза «ее все равно не переделаешь», похоже, была несправедлива.

Босков поднимался по лестнице к себе. У дверей кабинета его кто-то поджидал.

Это была Шарлотта Киппенберг. Она задержит его только на секунду, она хочет прямо тут, в коридоре, сказать ему, что… Но Босков приглашает ее в кабинет, усаживает в кресло у журнального столика.

Да, эта женщина удивительно собой владела, но Босков умел видеть и скрытое: она пришла потому, что хотела сказать ему, что ей стыдно за своего отца и за мужа. Она не могла себе представить, что ее отец способен на такое… Она не должна была молчать. А главное, она не понимает и никогда не поймет, почему ее муж, а ведь дело было только за ним, своим авторитетом… Шарлотта поднялась.

— Я хотела попросить у вас прощения!

Это все, что она смогла произнести, но бледность ее лица была красноречивее всяких слов.

Босков с трудом поднялся со своего кресла, дыхание у него перехватило, да и не может человек остаться равнодушным в такой момент. Он очень бережно, обеими руками сжал протянутую ему Шарлоттой на прощание руку и не выпускал ее до тех пор, пока эта женщина, жена Киппенберга, снова не опустилась в кресло. Извинений ее он не принимает, с каких это пор дети отвечают за родителей? Ну, а что касается Киппенберга, то ведь с людьми порой бывает дьявольски трудно. Шарлотта ничего не отвечала. Она была для Боскова, по сути, чужой. Он всегда считал, что она слишком замкнута в себе, но, может, он просто никогда не пытался к ней приблизиться, не дал себе труда подумать, что она за человек, для него Шарлотта всегда оставалась тенью шефа, его галльским войском, послушным орудием в руках Ланквица, когда тому нужно было как-то повлиять на Киппенберга. Теперь Босков впервые внимательно вгляделся в эту женщину: оказывается, он совершенно не понимал ее — тяжело было признаваться в этом! Она, наверное, одинока, но отнюдь не замкнута и не равнодушна, а ее спокойствие и уравновешенность — это всего лишь маска.