— Да ведь и мне тоже уже не пятнадцать, — сказала она.

В эти дни она без колебаний преодолела разделявшую нас дистанцию. Теперь дело было за мной, нужно было пройти оставшийся отрезок, сделать последний шаг. Я чувствовал: Ева готова удовлетвориться одним мгновением, не ставя себе никаких целей, не думая о смысле. Она видела, что я больше от нее не отгораживаюсь, и поняла, как много она теперь для меня значит. Все это очень напоминало тот вечер в прошлый понедельник на стоянке.

Но с тех пор многое изменилось. Рядом с Евой я осознал, до какой степени все в моей жизни перепуталось, И теперь ни ей, ни мне больше уже не казалось, что мы бесчувственны и холодны. Перед нами не стоял вопрос, существуют ли еще в этом мире большие чувства, мы не говорили об этом, но каждый был уверен, что они существуют.

— Ты не такой, каким был несколько дней назад, — заметила Ева.

— А может, я тоже хочу хоть раз в жизни целиком отдаться чувству, — ответил я.

— Это что-то новенькое, — улыбнулась она. — Ведь именно чувства ты всегда подавлял в себе.

— Ты права, — согласился я, — слишком многое я в себе подавлял и за слишком многим гнался, словно черт за бедным грешником. Но потом появилась ты и сказала: «Нет, так, как живет доктор Киппенберг, я жить не хочу!» Тогда я считал, что я выше болтовни, и хотел просто от нее отмахнуться. А сейчас сижу вот здесь и не знаю, конец ли это всему или, может, только начало.

— Это, может быть, только начало, — сказала она, — ведь ты сам говорил: чтобы там ни было, человек всегда должен иметь перед собой цель.

— Я помню, — ответил я. — Отдаться вместе большому чувству и так далее. Что ж. Давай попробуем.

Она провела рукой по моим волосам, снисходительно, но в ее жесте чувствовалось еще и превосходство, которое я старался не замечать.

— Подумай-ка, — продолжал я, — не в долгу ли мы друг перед другом? В конце концов, это я показал тебе то место в кустах роз, где мы прячем ключ.

— Ну тогда сначала объясни мне, в чем мой долг? — потребовала она.

— Я хочу, чтобы мы поменялись ролями, — ответил я. — Ты будешь человеком рассудка, а я буду витать в облаках.

— Витать в облаках — как-то плохо звучит. Скажи лучше — мечтать. Поглядим, способен ли ты на это.

— А что, если нам, — сказал я, — взять да и уехать отсюда, все равно куда. Конечно, не в Бад-Эльстер, а за тридевять земель, где человеком считается тот, кто честно вкалывает! Только бы убежать от благополучия, рассудочности, самоконтроля, этого заученного кривляния. Мы снова станем смелыми и беззаботными, наплюем на приличия, на этот клан! К черту престиж, авторитет, все, к чему стремятся, чего добиваются такие, как я! Довольно обожествлять унаследованные ценности! Многие считают, что от наследства нельзя отказываться, не знаю, смотря по тому, кто и какое наследство оставляет. Я, например, унаследовал от отца страстное желание непременно подняться на самый верх, ведь жизнь — это восхождение на вершину горы, в низине — мрак и нищета, а на вершине — солнце и свобода.