Миронов как-то сразу сдружился с политруком и, несмотря на то, что тот был старше более чем вдвое, доверял ему, как товарищу.

— Понимаешь, Иван Андреевич, сделал я одну оплошность, с тобой не посоветовался…

Хромаков, улыбаясь, посмотрел ему в глаза.

— Что же это за оплошность? Говори!

— Отпросился у меня командир отделения — дом у него здесь близко. А вдруг не вернется?… Что тогда делать?

Политрук задумался.

— Фамилия его?

— Полагута.

— Этот богатырского сложения парень? Работает он как вол — трудолюбив… Познакомился я с ними со всеми тогда, когда позиции готовили. Как же, помню! Но замкнутый он какой-то… Вот дружок его — Еж, тот остер на язык и весь наружу. Ну, а сам как думаешь — вернется?

— Не знаю.

— А надо знать. Как же это, с людьми воевать и не знать их?

— Да так-то он себя показал с хорошей стороны, исполнительный, смелый, честный. — И Миронов рассказал о случае с телком.

Хромаков рассмеялся от души и ободряюще похлопал Миронова по плечу.

— Так чего же тебе за него тревожиться? Такой не подведет. Таким мы должны верить. Ты вот, наверно, и в Наташу не веришь?

— Это почему же? — удивился Миронов.

И Хромаков рассказал ему о своей беседе с Наташей.

3

3

Домой в Долгий Мох Андрей шел, стараясь не попадаться никому на глаза. «Кто поверит, что меня отпустили? Подумают, дезертировал».

Надвигались густые сумерки, и, чтобы не сбиться с пути, Андрей выбрался из зарослей. Постоял, прислушался (ему казалось, что кто-то шел за ним сзади) и, облизав кровь, выступившую из расцарапанных рук, решил идти на отдаленный шум машины. «Там, наверно, дорога…» Но только он свернул влево и стал пробираться сквозь густой кустарник, как доносившийся шум машины пропал. «Неужели заплутался?» — подумал он. Андрею стало неловко за себя: «Как это я, лесной житель, вдруг заблудился, как ребенок?»