– Или кожаную маску, – задумчиво произнесла она. – Это может быть весело. Все так делают.

– Тогда – непременно. Нам бы не хотелось, чтоб нас застали со спущенными штанами в немодной позе, ради всего святого. Что подумает секс-полиция?

– Ты такой жестокий, – произнесла она, вручая ему сальную бутылку лосьона и подставляя оголенную спину. – Должно быть, за это я тебя и люблю.

Позднее, когда Тодд пробудился от своего дневного сна и тут же заплакал, требуя мать, Тиа отправила разбираться с ним Уилла. Ребенком Тодд был нервным, и утешать его требовалось постоянно, это изматывало. Всякого мужчину, возникавшего в издерганной материной жизни на любой промежуток времени, он просто именовал «папой». Отцовство для мальчика не было ни физическим присутствием, ни биологическим фактом, а понятием скользкого, сомнительного свойства, ролью, какую могла бы сыграть и играла целая труппа бродячих актеров разнообразных очертаний, размеров, запахов и сценического мастерства. Но Уилл ему, казалось, нравился: на конкретно его исполнение он реагировал неплохо.

Уилл сгреб мальчика в охапку и снес вниз по винтовой лестнице, через безупречную комнату без единого пятнышка и по присоленным черным ступеням задней лестницы на мягкий и бурый волнистый пляж. Тодду нравилось играть в салки с прибоем – он бегал, растопырив ручонки, в крохотном шажке-другом от глянцевых полотен холодной пенистой воды. На бугристом горизонте сидел нефтеналивной танкер, как игрушечный силуэт, приклеенный к сланцевой доске. Полупогребенный в мокром песке, нашли они окаменевший труп чайки, из хвоста перья вырваны и драны, сквозь левое крыло и плечо проглядывают края гладкой кости. Птичке они выкопали приличную могилку, забросали ее и благословили ее душу, а в головах врыли неуклюжий крест, скрученный из разломанной палочки от мороженого.

После мальчик тихонько сидел у Уилла на коленях, бледный лобик наморщен в яростном размышлении. Затем он спросил:

– А дети никогда не умирают, правда, папа? – Уилл перевел взгляд на ясно-голубые простодушные глаза своего пасынка.

– Нет, Тодд, – ответил он, – никогда.

Потом к ним подошла Тиа – на ней были очки от солнца и широкоплечий халат, как у Джоан Крофорд[130]. Свежую могилку она осмотрела с горделивой печалью генерала, инспектирующего свои потери.

– Бедненькая птичка, – произнесла она.

– Домой улетела, – пробормотал Уилл, откидываясь назад и бросая гладкий камешек в прибой.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – бодро воскликнула Тиа. – Посмотрим, кто быстрее добежит до старого пирса и обратно. – И она сорвалась с места, из-под ног ее полетели комки влажного песка, а она игриво увертывалась от Тодда, пока его неистовый хохот не сменился жалобными воплями, затем злостью, и когда он наконец остановился, отказываясь от убывающих восторгов этой дурацкой игры, остановилась и Тиа – и нагнулась к нему, и взяла его мягкую теплую ручку в свою, и вместе они пошли дальше бок о бок, мать и сын. Уилл тоже поднялся неспешно с насиженного песка, отряхнул седалище штанов и двинулся следом. В густом свете опускавшегося солнца они смотрелись фигурками из золота, что восстали из моря, дабы слишком уж ненадолго украсить собою простецкую незамысловатость воздуха.