Он вспомнил, что нужно объехать кружным путем и попасть на Валгаллу с северной стороны, чтобы избежать этой киношной катавасии. За квартал до своего дома он наконец увидел то, что ожидал увидеть слишком уж много месяцев, всех и не сочтешь, и в миг восприятия сообразил то, что понимал всегда – но не в сознании своем, а в какой-то более истинной глубине крови, потому что телесное знание было старым, старше ума, оно знало болото и бревно, и смысл бревна, и крокодила, дремавшего на этом бревне: на дорожке рядом с БМВ Тии стояла чужая машина, чужой синий «Следопыт». Уилл немедленно отъехал задним ходом и поставил машину настолько дальше по улице, что Тиа его, быть может, не заметит. После этого сидел и ждал. Ум его заспешил вновь, и Уилл пытался не обращать на него внимания, слова лепились и перелепливались, и возвращались к нему, сколь часто б он их ни разметывал, они кружили и зудели у него в голове черными хищными птицами с упорством правды, от которой было никак не отмахнуться. Он не желал позволять себе слышать в собственном ухе то, что́ в голове у него складывали буквы, чистейшую возмутительность мысли. Не переставая, ерзал на сиденье. Никак не мог устроиться поудобнее. Не мог усидеть спокойно. Между домов ему был виден океан, весь этот гомон и смута, громадный вздымающийся накат, собранный из безбрежно множащихся нервных черточек.

Час спустя он увидел, как из дома, его дома, выходит мужчина. Из портфеля на сиденье вытащил бинокль и навел. Тиа стояла в дверном проеме, хорошая хозяйка до конца. Мужчина, посторонний, постоял возле своего «следопыта», позвякивая ключами в руке. Был он, конечно, молод и подтянут, заурядный калифорнийский мальчик вообще без каких бы то ни было отличительных черт; казалось, он с сосредоточенной благодарностью впитывает каждый драгоценный слог, выпадающий у Тии изо рта. Уилл наблюдал: оживленные движения ее губ, незамедлительный отклик его, этот старый пинг-понг, в котором нет проигравших. Затем губы замерли, и рука Тии взметнулась, дружески маша, а посторонний влез в чужую синюю машину и отъехал.

Джонсон подождал, пока тот не проедет мимо, после чего завелся сам и двинулся следом. Он не злился. Он не был несчастен. Он был сосредоточен. Никаких иных транспортных средств не существовало, кроме угловатой синей коробки, что выписывала зигзаги у него перед глазами, как бы привязанная незримым тросом к переднему бамперу его собственной машины. Вверх и вниз, за и сквозь, извилистые бетонные лапшины шоссейной системы Большого Л.-А., аж до Лонг-Бича и к уединенному жилому комплексу для одиночек под названием «Дворы „Sol y Solmbra”»[147].