Итак, Иосиф Аримафейский и Мерлин, пересказанные прозой, и Гавейн, Артур и Персеваль, изначально прозой написанные, составляют то, что я называю исходным циклом Круглого Стола. Это совместный труд, над которым поработали многие. Он достаточно выверен, начиная с передачи Грааля в руки Иосифа и до возвращения Грааля на небеса. Артур и Мерлин показаны с рождения и прослежены до своего окончательного исчезновения: Мерлин пропадает в лесах, Артур причаливает к острову Авалону, обители фей.

В то самое время, когда продолжатели Мерлина проторяли таким образом свою стезю, два других великих романа, Ланселот и Тристан, произвели то, что мы назвали бы громкой сенсацией. Они не обнаруживали никаких связей с поэмами Робера и прозой его продолжателей; это была переработка старинных бретонских лэ, удачно пригнанных по некоему тематическому единству. И именно для нужд этого условного единства поэтическое сказание о Тристане в виде романа в прозе было присоединено ко второму циклу Артура. Мы упоминаем здесь об этом только для сведения.

Но весьма досадно, что Ланселота и Тристана, давших такой громадный толчок литературному воображению нынешних времен, продолжили и дополнили вставками два автора, которые ничуть не старались соблюсти их истинный дух. Весь ли Ланселот был творением Готье Мапа, как полагали переписчики тринадцатого века? Если бы можно было верить тем свидетельствам, которые нас так часто обманывали, пришлось бы признать, по крайней мере, что Мап начал Ланселота задолго до того, как предугадал, чем его закончит. Это действительно самый светский из наших романов, до того момента, когда он становится самым мистическим из них. Впрочем, такая перемена стиля была бы не особо удивительна в мэтре или мессире Готье Мапе; в человеке большой учености и самого прихотливого воображения; в хитроумном, жизнерадостном, легком законодателе мод своего времени. В его любопытной старческой книге, de Nugis curialium[389], бесспорно, найдется немало рассказов, которыми он мог бы поначалу обогатить Ланселота.