Настроения большинства интеллектуалов были вполне пессимистическими. А итоги обеих кампаний оказались неожиданными.

Расстрельные приговоры были. Но, по решению правительства, вместо смерти – лагерный срок. Такая замена интерпретировалась прессой как проявление гуманности. Позже – еще и дальновидности. Инженерам создали в неволе условия, позволявшие решать сложные технические задачи. Вскоре освободили – как искупивших вину «ударным трудом».

Преследование «уклонистов» тоже завершилось без особой жестокости. Да, Рыков лишился должности председателя СНК, из Политбюро ЦК ВКП (б) он был выведен, оказались вне административной элиты и другие сталинские оппоненты. Но обошлось без карательных мер, предусмотренных уголовным законодательством. Даже партбилеты сохранили те, кто публично отрекались от прежних взглядов и недавних единомышленников.

Это опять же интерпретировалось как проявление гуманности советского руководства. Согласно утверждениям генсека, оппозиция более не существовала.

Подчеркнем, что исследователи оспорили такие интерпретации судебного процесса и пропагандистских кампаний. Характерны с этой точки зрения выводы Флейшмана. В монографии, цитировавшейся выше, отмечено, что «действительной целью эффектной судебной инсценировки было не исправление правосудия, но симуляция общенародного единодушия, атмосферы гражданского экстаза, – безотносительно к содержанию вызывающих ее лозунгов»[160].

Цели маневра конкретизировал и Хлевнюк – в упоминавшейся выше монографии. Согласно его осмыслению, «Сталин пока не хотел и не мог идти на более решительные меры. Все провокации и “разоблачения” этого периода преследовали сравнительно скромные цели: создать условия для окончательного подавления оппозиции, запугать всех недовольных и колеблющихся»[161].

Запугать удалось. Вышедшие на свободу «вредители» и сохранившие партбилеты «уклонисты» стали, по сути, заложниками. Им в любой момент могли припомнить былые прегрешения, а заодно и новые инкриминировать. Так что уцелевшим надлежало демонстрировать не просто лояльность – покорность. Конфликты исключались, планы дальнейшей социальной реализации утратили актуальность. В общем, тупик.

Новая редакция финала соответствовала этим настроениям. Подчеркнем еще раз: Бендер не описывает свои планы, а констатирует, что дальше не жизнь – выживание. Надежд уже нет. Безысходность, тупик. Что и отражает упоминание о дворнике.

Оптимизм исключен. Меж тем Луначарский намекал, что самый обаятельный герой дилогии может и должен измениться – «при гигантской очищающей силе революционного огня».