Подхватил отца на руки, уложил в кровать, укутал. Корки запекшейся крови на лице Ангела он не заметил.

Побрел дальше, прихватив пульт от «плейстейшн», и через минуту уже «мочил придурков» и разбивал машины.

Старший Ангел спал, до изнеможения истерзанный болью в коленях. И Бог вознаградил его даром откровения: ему приснилась прощальная вечеринка. Он увидел все, что сейчас происходит. Утром он проснулся от диких криков Перлы. Бедняжка обнаружила кровь на его лице и на подушке, и они поволокли его против воли в больницу, и все это время он отказывался помирать только ради сегодняшнего события. Этих тортов. Этой песни.

Старший Ангел покинул пузырь, окутывавший его. Гости смеялись, болтали, опять ели, кормили друг друга тортом. А Старший Ангел смотрел на Младшего и бесконечно жалел его. Тебя никогда не ставили на колени, думал он. И если ты не встанешь сам, Бог швырнет тебя на пол и заставит расплатиться по счетам. Погоди, братишка.

Прости меня.

Весь этот шум странным образом не разбудил Лало, который почти сполз с шезлонга к ногам отца, припал к ним и захрапел. Ангел погладил сына по щеке.

– Балбес.

* * *

А на улице, недалеко от въезда во двор, остановилась белоснежная сияющая «ауди». За рулем сидел Эль Индио. С новой татуировкой: БЛУДНЫЙ СЫН. С внутренней стороны правой руки, по всей длине.

Голосовое сообщение в телефоне, от мамы. Mijo – ven. Por Dios^[292]. Жду. Он не стал удалять его.

Водительское стекло опущено. Он слушал, как поют для его отца. Сколько раз он ездил туда-сюда по улице, наблюдая за жизнью семьи? Сколько вечеринок видел? Сколько скандалов слышал? Сколько дверей яростно хлопнуло?

С каждым годом, что он избегал родных, стена между ними становилась все выше, все неприступнее. Невозможно признаться, что он сам поставил себя в идиотское положение. Разве можно признать, что он сам себя изгнал?