Тут в дверь позвонили и, открыв, я увидел Марлинского. Ага, мой друг, — значит до сих пор все еще ничего не случилось, значит ты все еще продолжаешь думать, что можешь безнаказанно являться в мой дом, улыбаться своей идиотской, отработанно–застенчивой улыбкой: «Вот, бля, и я», — значит ты не предавал меня Бенедиктову, не злорадствовал рядом с ним по поводу моего щегленка, не соблазнял Лику за моею спиной.
— Ну входи, раз пришел.
Марлинский, пройдя в комнату, сел на мое место за столом. Отвратная рожа — ведь он, сукин сын, попытался перенять у меня даже походку. Он всегда жаждал встать на мое место, жаждал стать мною — получилась злая карикатура. Ты только вспомни, читатель, его пьяные слезы после неудачного чтения романа: как он изголялся («ты счастливый человек, и я завидую тебе», «на твоем месте я имел одну даму») — тьфу! Теперь–то я отлично понимал, что марлинское «ничего не случилось» — есть просто желание, чтобы ничего не случилось с ним самим, — прожить за счет другого, вселиться в другого (того, кто посильней), встать на чужое место — трусость жить. Он и около меня–то всю жизнь крутился только для того, чтобы на него падала моя тень. В этой тени он надеялся отсидеться, он хотел, чтобы моя удачливость бросила и на него свой отблеск, и за мою же спину он надеялся спрятаться в случае неудачи. Он вечно норовил напялить какую-нибудь мою тряпку, утащить мой карандаш или ручку. Ублюдок, ты думаешь, если ты пишешь моей ручкой, так ты уже присвоил часть моей силы? Всю силу? — заблуждаешься! — ты только копаешься в моих испражнениях. Ты мое прошлое, но только потому, что сам захотел им стать. Вовсе никогда я не был таким как ты, хотя мог бы стать таким, если бы, пусть на миг, задержался в своем беге, если бы застыл в своем прошлом, как ты в моем.
— Марлинский, — представил я его Олегу.
— Марлинский? Что–то такое слышал. Писатель?
— Писатель, да другой, — объявил
— Да–да, — спохватился Олег, — тот давно умер. И что же вы для нас написали?
— Да все струйкою по забору, а вы потом читаете, — отвечал Марли и повел головой гиперборейски–выразительно: что, мол, съел?
— Ну, за это наказывать надо, — заметил Олег и удивленно взглянул на меня.
— Не надо, — сказал я, — они, эти писатели, несчастные люди, они ведь пишут и сами не понимают что. Принцип писательства! Иначе ведь хорошо не получится: иначе будет надуманно, сухо, рассудочно. Они, как дети: не ведают, что творят.
— Ага, ну тогда извините, — обратился Олег к Марлинскому. — Тогда все правильно: струйкою по забору! — но от этакой писанины все равно лечиться надо.