— Надо бы еще что-то обсудить! — добавил он.

Повисло в воздухе. Он постоял еще, ожидая какого-то отклика, потом пошел к коням, отвязал своего, вскочил в седло и исчез.

Дождь лился с небес, какой-то странно прямой, длинные струи дождя стремились к земле, и, словно. гвозди, вбивали в нее тело Лермонтова.

Столыпин и Глебов стояли под этим дождем возле лежащей и молчащей фигуры, не говоря ни слова. Раздался цокот копыт поблизости, потом кто-то соскочил с коня, захлюпали сапоги по лужам. Появился Дорохов, еще издали крикнул:

— Что у вас?

Он еще ничего не знал.

— Да вот! — сказал Столыпин и показал на тело. — Ты разве не встретил Мартынова?

— Нет, — ответил Дорохов и присел на корточки у трупа. — Даже так?

На всякий случай он тоже прикоснулся пальцами к шее.

— Да, конец, — признал он. — Его пистолет? — спросил он зачем-то и поднял пистолет Лермонтова. — Не разрядили? — и сам разрядил в воздух.

Пуля ушла в дождь.

— Пуля — дура! — сказал он вслед. — Я убью его.

Было ясно кого.

— Зачем? Оставь! Пусть у него будет долгая жизнь, — сказал Столыпин.

Корнет Глебов стоял рядом; он воевал — и не раз, не раз видел погибших. Но такое было впервые в его жизни, и это еще надо было осмыслить — как саму жизнь.

Они стояли втроем над телом, и всем троим казалось, что жизнь не совсем еще ушла из тела. Но уходит только сейчас.

Вернулся Васильчиков с сообщением, что врачи отказываются ехать сюда (дождь), но готовы потом навестить раненого дома.

— Но я привез дрожки поболе — перевезти тело. А куда его везти? В госпиталь?

Впервые о Лермонтове было в третьем лице. Как об отсутствующим.

Меж тем Мартынов ехал к Пятигорску. Нет-нет, разумеется, он жалел Лермонтова. И вовсе не был доволен тем, что случилось. Теперь суд — и еще неизвестно, чем кончится. «Я — убийца!» Он пытался соображать, что будет говорить на суде. Нельзя же там просто сказать «Он мне надоел!» или «Мне надоело его существование!». Сознанье этого всего было неприятно. Тем более он понял, что вся эта история отвратит от него ряд людей, которых он вовсе не хотел бы терять. Женщины были в их числе — или на первом месте. Он знал, как эта порода чувствительна. Но одновременно… в тот момент, когда стрелял (он понял сейчас), что-то вдруг поднялось изнутри и проснулось в нем… то, чего он долго ждал от себя, — и ему теперь ничего не оставалось, как порадоваться тому, что проснулось.