— Нет. Мне это не надо, — сказал Мартынов.

— Мне тоже всё равно, — отозвался Лермонтов.

Столыпин развел противников на пять шагов от каждой из двух фуражек, лежащих на земле.

— Приготовились! — скомандовал он. — Стрелять по счету «три». — Подходить к барьеру или не подходить — дело каждого!..

Мартынов сперва опустил пистолет дулом вниз и точно ощупал почву под ногами. А потом чуть поднял его, пока без всякой наводки. Лермонтов знал этот прием. Будет стрелять навскидку!

Сам он стал боком к противнику, как полагается, а пистолет поднял, но не навел на противника, не сделал попытки как-то направить его. Рука чуть согнута в локте, и дуло подрагивает. Он словно заботился о неопределенности направления своего пистолета.

К нему подошел Столыпин.

— Я б на твоем месте был осторожней. Я не знаю, что он надумал.

— И я не знаю.

Ему очень многое нужно было понять, и он удивлялся себе, как много осталось неясным в этой жизни.

— Повторяю: стрелять по счету «три». Не выстрелили — разведем! — это опять Столыпин. Странно, но он почему-то рассчитывал, что кто-то помедлит.

— Я говорю тебе, он плохо настроен!.. — сказал еще Столыпин, прежде чем отойти в сторону.

— Что ты! Стану я стрелять в этого дурака!..

(И, кроме Васильчикова, этих слов никто не слышал. А секунданты будут оправдывать впоследствии выстрел Мартынова как раз тем, что они были сказаны и что Мартынов слышал их… и счел себя еще больше оскорбленным. А потом привыкнут, что так надо говорить. Да и самим неудобно признаваться во лжи. В тридцати шагах это просто не могло быть слышно!..)

Дождь был совсем близко.

«…он видел, что невдалеке та минута, когда ему нечего будет поставить на карту. Надо было на что-нибудь решиться. Он решился» («Штосс»).

«…он видел, что невдалеке та минута, когда ему нечего будет поставить на карту. Надо было на что-нибудь решиться. Он решился» («Штосс»).

Он понял лишь сейчас, на что решился Лугин. Как удивительно просветлело в голове!

— Один! Два! Три!.. — командовал Глебов.

Лермонтов не тронулся с места и не изменил положения пистолета. А Мартынов пошел к барьеру и остановился перед ним. Лермонтов смотрел на него прямо.