Потом Лермонтов поднялся и сказал, что ему пора:

— Вы побудьте еще! Здесь так хорошо!.. — обвел стены взглядом.

— Вы куда?

— Мне надо отлучиться по делу. — Он поцеловал руки дамам, но Кате два раза или три. И негромко сказал ей: — Сегодня был мой самый счастливый день! — и откланялся.

Пушкина что-то обеспокоило: он опьянел, но не слишком. Потому он вышел его проводить.

Лермонтов отвязал коня от куста и оглядел здание «колонки» (как звала Катенька) — колонии. Он легко вскочил в седло: кавалерист он был блестящий. Но, странное дело, не сразу продел ногу в стремя. Видно, нервничал всё ж. И Пушкин помог ему…

Он сказал Пушкину:

— Интересно, правда? Внук шотландского наемника, случайно перешедшего в армию царя Михаила Федоровича, отъезжает от здания колонии Шотландка! Смешно?

(«И едет на дуэль!» — этого не договорил. Нет, скорей подумал — о другом своем предке, более дальнем. За которым в свой час пришли белые олени. Может, они уже в пути?)

Он был потомком шотландского барда и пророка, а ногу в стремя в последний момент ему вставил не кто иной, как брат Пушкина.

Проехав по дороге саженей двести, он встретил Глебова. Тот уже направлялся за ним.

— Там всё в порядке? — спросил он без всякого интереса.

— Да-да, тебя ждут. В дрожках у Васильчикова ящик шампанского — на случай примирения.

— Это разумно, — согласился Лермонтов.

Они ехали молча, и Глебова это почему-то беспокоило. Это была первая дуэль в его жизни! И он решил разговорить спутника или заговорить самого себя.

— Ты правда хочешь в отставку? — спросил он.

— То есть незамедлительно.

— Не жаль мундиру?

Лермонтов молчал.

— А чем ты займешься? Уже решил?