Он велел было молиться о рождении дофина во всех церквах, но, спохватившись, подумал, что это обнаружит его собственную слабость и неуверенность и посеет сомнения в его способности править страной. И потому он просто молился сам, подолгу, втайне и истово.

Но родилась принцесса, и Шарлотта назвала её Анной.

— Какая она красивая! — шептала счастливая мать. — Вы видите, Людовик, она похожа на вас как две капли воды.

Король с трудом удержался от хохота:

— Дорогая, быть красивой и одновременно похожей на меня невозможно. Она очень мила, — прибавил он, — но девочке положено походить на мать.

— Взгляните на этот благородный длинный носик, на высокий лоб Валуа! Она вырастет проницательной, мудрой и сильной духом, как вы.

На это Людовик и сам надеялся от всей души, поскольку Анна, принцесса Французская никак не обещала стать красавицей. «В следующий раз у нас, наверное, будет наследник», — вздохнул он.

Хотя у королевской четы родилась всего лишь дочь, её появление на свет следовало отметить всенародными торжествами. Были объявлены трёхдневные празднества, и хотя король не отменил ни одного налога, он совершил длительное путешествие через всё сердце Франции. Повсюду он появлялся перед подданными, удостаивал беседой многих, независимо от их положения и благосостояния, подавал пример бережливости и экономии своим скромным эскортом, — вся его свита неизменно располагалась на ночлег в самых дешёвых палатках, — миловал и освобождал из тюрем осуждённых, когда их преступления не были слишком тяжкими. Всем этим он в известной степени вернул себе народную любовь, утраченную из-за непомерных поборов. Везде Людовик произносил длинные речи, разъясняя, зачем нужны столь высокие налоги. То, что он снизошёл до объяснений, произвело глубокое впечатление на тысячи простых людей, которым, даже если они не понимали, о чём он говорит, достаточно было и того, что их король здесь, что он обращается к ним.

В Менге на Луаре перед ним предстали несколько оборванцев самого жалкого вида, которых по приказу местного прево согнали к нему, дабы они могли получив высочайшее прощение, если королю будет угодно даровать им его. Прево одно за другим зачитывал имена преступников, и Людовик каждый раз кивал головою: да, да, да, и освобождённые, приложившись к монаршей руке, без промедления убирались; и тут вдруг Людовик увидел знакомое лицо. Но Боже, сколь сильно исказила его скорбь! Кожа этого несчастного пожелтела, как осенний лист, вдохновенный блеск в глазах погас, а волосы стали белыми, белее снега, хотя Людовик знал, что перед ним — человек ещё молодой.