В бою король сохранял полное самообладание, хотя многие его ровесники, особенно из числа невоздержанных бургундских рыцарей к тому времени уже дышали из последних сил. Их внутренности нагревались, как на медленном огне, под раскалёнными стальными одеждами; пот ручьями струился в их латные рукавицы и соллереты и скапливался там, не находя выхода, — настолько прочно были скреплены детали их доспехов; их конечности размягчились, словно мясо, которое поджаривают на медленном огне, чтобы оно стало нежнее. Шлемы у них на головах раскалились до такой степени, что это затрудняло зрение и реакцию. Задыхаясь от невыносимого напряжения рукопашной схватки, они вынуждены были всё более жадно глотать воздух, поскольку узкие щели, которые оставались незакрытыми при опущенном забрале, не пропускали не только смертоносных стрел и копий, но и свежего воздуха.

В противоположность им Людовик, физическая слабость и хилость которого превратила всю его жизнь в один сплошной Великий пост, не чувствовал упадка сил, и его пыл возрастал по мере того, как боевой дух врагов угасал. Он не был закован в тяжёлые латы. К тому же ему было много больше терять, чем им, сражавшимся лишь за собственные жизни; потому лютая ярость короля придавала ему силу, ещё более громадную, чем обычно, — а Людовик всегда был очень силён. Видя, как его повелитель вновь сплотил вокруг себя прорванный было французский центр, Анри Леклерк, который один управлял теперь всеми войсками, опасался только какой-нибудь случайной стрелы из лука или арбалета, так как от прочих превратностей битвы король, похоже, мог сам уберечь и оградить себя.

Совсем иначе обстояло дело с Гастоном, принцем де Фуа. Годы брали над ним верх: у него перехватило дыхание, его удары сплеча утратили прежнюю мощь, меч в руке сделался вдруг неподъёмным, словно отлитым из свинца, и лезвие бессильно отскакивало от вражеских шлемов и нагрудников из стали. Очень скоро он оказался на волосок от гибели.

Ему удалось сразить нескольких противников, менее славных, чем он сам, в частности рыцаря с красными леопардами на щите, в котором он признал Жака де Немура, одного из знатнейших сеньоров, обласканного в своё время Людовиком и предавшего короля, как и остальные. Но вслед за Немуром перед принцем вырос сам Карл Бургундский, в свои тридцать два года полный молодой силы. Фуа сразу же догадался, с кем ему предстоит поединок, по неизменно чёрному цвету герцогского вооружения — чёрный щит, лошадь, доспехи, от плюмажа до кончиков соллеретов — всё зловеще чёрное. Одна только корона повелителя Бургундии, золотая на чёрной стали шлема, скрашивала траурный вид всей этой великолепной и в то же время леденящей кровь амуниции. Но даже корона могла оказаться небесполезна в бою — её яркий и коварный блеск слепил глаза, в особенности старческие глаза. Фуа показалось, что она сверкнула совсем рядом, он обрушил на неё свой меч и промахнулся, — чёрная нагрудная пластина отразила удар.