— Мой дорогой брат, — отвечал король, — герцог Карл и я — мы оба хотим мира. Это то немногое, в чём наши чаяния сходятся. Если вы тоже хотите мира, значит, мы во всём согласны, война окончена, и всё в полном порядке.

«Забавное упрощение», — заметил про себя Филипп де Комин.

— Но что я получу от всего этого? — спросил герцог Беррийский. — Я дни и ночи проводил в седле, я истекал потом в тяжёлых доспехах — и всё это за дело Лиги! — он обернулся к герцогу Карлу: — Кузен Карл, что получу я?

Тот презрительно прикусил губу и посмотрел на Филиппа де Комина, который тут же заговорил вкрадчивым голосом:

— Владения моего господина раскинулись необъятно широко, ему подвластны многие народы, говорящие на разных наречиях. Большинство из этих народов может возроптать, если ими станет править природный француз, каким являетесь вы. И потому передача вам каких-либо бургундских земель невозможна. Кроме того, мой господин, хоть и заслуживает королевского достоинства, как никто из государей, к сожалению не владеет им формально. И с этой точки зрения, господин герцог, поскольку ваш брат увенчан королевской короной Франции, поскольку ему принадлежат неоспоримые титулы и богатейшие провинции, не будет ли выглядеть естественно и справедливо, если он наградит вас за неоценимые услуги, оказанные вами Лиге.

Явственно подрагивая бровью, Комин добавил последнюю фразу и лукаво взглянул на Людовика.

Герцог Беррийский, казалось, был несколько озадачен и инстинктивно обернулся к старшему брату за разъяснением.

— Он хочет сказать, — пришёл ему на помощь Людовик, — что я могу дать вам больше, чем он. Даже теперь.

— И вы дадите мне что-нибудь?

— Мой милый Карл! Какой же брат поскупится на награду для брата?!

— Хорошо, — сказал герцог просто, — раз так, хорошо.

Людовик подарил брату Нормандию, назвав его в своей речи бесстрашным воином и напомнив ему о другом нормандском герцоге — покорителе Англии: «Кто знает, какие будущие подвиги уготованы вам судьбой!»

Филиппу де Комину это тоже было бы интересно знать. Карл, герцог Беррийский, а теперь и Нормандский, остался вполне доволен. Бургундский герцог Карл тоже был доволен, по крайней мере на этот момент.

Теперь Людовику предстояло умиротворить остальных принцев крови, создавших для борьбы с ним Лигу общественного блага. Уяснив, что от бургундцев никакой благодарности за труды ждать не приходится, один за другим они последовали примеру герцога Беррийского и приблизились к королю с протянутыми ладонями, словно толпа попрошаек, с той только разницей, что благо родная кровь и общие интересы делали их весьма внушительной силой. И монарх удовлетворял алчность каждого — одному пожаловал провинцию, другому — графство; титулы, деньги, привилегии рекой текли в руки даже самых явных изменников — Немура, Алансона, Сен-Поля, Шатонефа, Невшателя. И всем им он улыбался, улыбался, улыбался, улыбался. Умудрённые опытом парижане в насмешку окрестили этот договор Жалким миром. Однако Людовик не забыл о них — налоги на соль и на вино были отменены. Горожане восторженно приветствовали своего короля.