— Ну вот, — мрачно делился Людовик со своим цирюльником, — этому, по крайней мере, не приходилось улыбаться, — все счастливы и довольны. Язвы на лице Франции начинают покрываться струпьями. Что вы на это скажете, доктор? А?

Оливье Лемальве издал глубокий вздох:

— Если бы только ваше величество были столь же терпеливы к псам, которые любят вас, сколь и к тем, которые вас ненавидят.

— Отвечай мне прямо.

— Обычно, когда появляются струпья, это значит, что рана скоро заживёт.

— Это только внешний признак. Я знаю по себе. А как а действительности заживают раны?

— Мои медицинские воззрения не совпадают со взглядами большинства лекарей. Мне нередко случалось пользовать раненых, особенно раненных в спину, и, по моим наблюдениям, рана зарастает очень медленно, сначала изнутри. Я сам видел это, хотя более учёные доктора утверждают обратное.

— Именно так я буду залечивать раны Франции. Мои воззрения тоже неортодоксальны. Ты должен мне помочь.

— Конфиденциальное поручение? О, если бы только вы позволили мне послужить вашему величеству! Ничто, даже королевская кровь не устоит против моего белого порошка.

Король презрительно фыркнул:

— Я думал скорее о твоих друзьях во Фландрии и о том, как несколько тысяч экю, если потратить их с пользой, — я ведь и в настоящем положении отнюдь не нищий! — могли бы развязать языки тем, кто не прочь освободиться от герцога Карла.

— Сир, за тысячу экю оборванный сброд, среди которого я рос, продаст и родную мать!

— Чёрт с ними, с их несчастными матерями! Мне нужно, чтобы они подняли вой о непосильных налогах Карла, чтобы они роптали на его мотовство и сумасбродство, жаловались, что им приходится жить в отвратительных грязных каморках... Я хочу, чтобы они сеяли волнения на улицах, били окна, поджигали...

— Всё это несложно будет устроить, — ответил Оливье, — поскольку они и так уже достаточно раздражены. Им бы только раздобыть немного денег на вино, которое предаст им смелости. Они должны почувствовать себя большими, сильными, непокорными — для этого необходимо вино. У меня есть друзья и во Франции, так что если бы ваше величество пожелали применить те же методы лечения во владениях кое-кого из знатных сеньоров, недавно замирившихся с вашим величеством...

Король отрицательно покачал головой:

— Я сказал в Бургундии, но не во Франции.

Хотя план короля и предусматривал постепенное и даже замедленное развитие событий, от цепкого внимания Оливье не ускользнуло то, как нерешительно или, во всяком случае, без гнева в голосе король запретил умерщвление герцога Беррийского. В тёмном и беззаветно преданном, как у собаки, сознании Оливье родилась, стала разрастаться и наконец оформилась коварная мысль. О каком более почётном и важном поручении мог он мечтать, чем избавление горячо любимого хозяина от главы Лиги общественного блага! Ему начинало казаться, что он уже не ничтожный горбун, неспособный носить никакого оружия, а блистательный рыцарь, мужественный, статный, к тому же сам возложивший на себя, по велению долга, секретную королевскую миссию.