Буквально он сдержит своё слово. Буквально, и не более того. Он исполнит главное, он скажет: «Господин де Фуа, вас спас Жан Леклерк». И пусть ангелы с острым слухом донесут
Людовик улыбался. За последние три дня у него было мало поводов для улыбок, но когда ему удавалось кого-нибудь провести, он всегда улыбался. А сейчас, когда он чувствовал, что провёл ангелов, он улыбнулся чуть шире обычного.
С той же самозабвенной страстью, которая в самые молодые годы заставляла его искать славы на полях сражений и которая после восхождения на престол затянула его в водоворот слишком поспешных и всеобъемлющих реформ, он весь отдался теперь пленительному искусству, новому для мира, где национальные государства только начинают складываться, — искусству дипломатии.
«Честь национальная будет в корне отличаться от личной чести, — говорил он, — для государства мерилом чести будет только успех».
Он дал нерушимую клятву всеми святыми, что хитростью и коварством вернёт себе всё, что из-за превратностей битвы и подавляющего превосходства неприятеля было потеряно при Монтлери, и неважно, сколько лет это займёт, и неважно какие грехи ему придётся взять на душу. «Ибо я вряд ли слеплен, — рассуждал он сам с собой, — из того же теста, что и все эти святые праведники». У Людовика Валуа, короля Франции, всего одна душа, и она легко может сгореть в адском пламени, но игра, наверное, стоит свеч, если при благоприятном исходе результатом станет процветание и достаток шестнадцати миллионов французов.
Никогда в жизни не был он так приветлив и любезен наружно, как в эти первые несколько недель после Монтлери, никогда в жизни не подавлял он истинных стремлений и порывов своего сердца так жестоко. Шарлотте было велено, — не в самом мягком тоне, оставаться в Савойе до тех пор, пока воздух Франции не очистится. В настоящее время страну сотрясают бури и ураганы.
Герцог Карл, ярость которого далеко не была удовлетворена, тем не менее, подумав и сосчитав павших, предложил заключить мир, хотя и тяжёлый для Франции мир. Более всего он неистовствовал по поводу потери Соммы, которую Людовик отобрал у его одряхлевшего отца, как у младенца забирают леденец. Бургундец настаивал на возвращении городов на Сомме. Пятого октября, круто изменив всю свою политику, Людовик «с радостью» согласился вернуть их. Скрепляя договор печатью, Филипп де Комин подозрительно вглядывался в широко улыбающееся лицо короля.
Двадцать девятого октября король подписал ещё один договор, на этот раз с восставшими против него французскими баронами, одни из которых присоединились к бургундцам, другие к бретонцам. Последние наконец подоспели к месту битвы, где обнаружили, к великому изумлению королевского брата, что война окончена и стороны уже условились о мирном соглашении. «Если Бургундия заключила мир, — сказал герцог Беррийский, вызвав улыбку даже у своей пухленькой жены, — тогда я, по-видимому, тоже победитель, и мне тоже следует подписать его. Не так ли, Людовик? Вы всегда хорошо разбирались во всех этих формальностях. Что касается меня, — продолжал он, разглаживая складки на своём «стальном» камзоле, — то я, как и мой бургундский кузен, чувствую себя в своей стихии на поле брани.