Да и какая разница, что это такое, главное, что это – его. Она с размаху швырнула пакетик в воду. Он закачался на воде. Гарриет посмотрела на него, а потом, даже не слишком раздумывая, что она такое делает и почему, залезла в черный пакет (горка белых мешочков, будто семена в коробочке), вытащила их наружу и лениво, по три-четыре штуки за раз – побросала все в черную воду.

Но стоило им тронуться с места, и Фариш позабыл о том, что его гложет – так, по крайней мере, казалось. Машина ехала по хлопковым полям, утренний воздух вокруг дрожал от зноя и пестицидов, и Дэнни то и дело нервно взглядывал на Фариша, который развалился на пассажирском сиденье и, мурлыкая, подпевал радио. Они еще даже на шоссе не вырулили, как Фариша перестало трясти от ярости и он заметно повеселел. Он закрыл глаза, глубоко и с наслаждением вздохнул, когда его обдуло прохладным воздухом из кондиционера, и вот теперь они летели по шоссе в город, слушая “Утреннее шоу” с Бетти Браунелл и Кейси Макмастерсом на БС-радио (Фариш частенько повторял, что название радио расшифровывается как “Бред Собачий”). На БС-радио гоняли только попсу, которую Фариш на дух не переносил. А теперь, поди ж ты, все ему нравилось, и он кивал головой, отстукивал ритм пальцами по колену, по подлокотнику, по приборной доске.

Да вот только стучал он слегка чересчур громко. И Дэнни нервничал. Чем старше становился Фариш, тем больше он делался похожим на отца – так же улыбался перед тем, как сказать какую-нибудь гадость, так же ненормально оживлялся – сыпал словами, лез с дружбой – ровно перед тем, как сорваться с катушек.

Непослух! Непослух! Однажды Дэнни произнес это слово в школе, непослух, любимое словечко его отца, а учитель сказал, что нет, мол, такого слова. Но у Дэнни в ушах до сих пор стоял безумный, дребезжащий отцовский голос: непослух! – ремень ударяет со свистом на ух! а Дэнни не сводит глаз со своих рук: веснушчатые, пористые, иссеченные шрамами, с побелевшими костяшками, потому что он изо всех сил вцепился в столешницу. Дэнни очень хорошо изучил свои руки, очень – как что дурное с ним приключится, он принимался глядеть в них, будто в книгу. Они были его билетом в прошлое – к поркам, смертям, похоронам и неудачам, к издевательствам в песочнице и судебному приговору, к воспоминаниям, которые были куда реальнее, чем руль, чем улица.

Они выехали на окраину города. Проехали мимо тенистого парка возле старой больницы, где какие-то школьницы-чирлидерши, выстроившись буквой V, разом подпрыгивали: хэй! Они были без формы, даже футболки на них и те были разные, и поэтому, хоть двигались они слаженно и синхронно, все равно казалось, что вразнобой. Взлетают руки, будто семафоры, кулаки рубят воздух.