Сука била тревогу, считай “Пожар! Пожар!” орала. Дэнни отошел на шаг. Когда захлопали выстрелы, стайка птиц шрапнелью разлетелась в стороны. Теперь они снова потихоньку рассаживались на земле, на деревьях. Внутри машина была вся в крови, кровь была на лобовом стекле, на приборной доске, на окне с пассажирской стороны.

“Надо было позавтракать, – думал он в истерике. – Когда я ел в последний раз?”

Тут он понял, что на самом деле больше всего на свете ему нужно отлить, что ему с самого утра, с тех самых пор, как он проснулся, до ужаса хотелось только этого.

Невероятное облегчение навалилось на него, просочилось в кровь. “Все нормально”, – думал он, застегивая ширинку, и тут…

Его красавица, его машина. Всего несколько минут назад она была как конфетка, хоть завтра на выставку, а теперь превратилась в место преступления из “Настоящего детектива”[47]. Внутри метались собаки. Фариш лежал, уткнувшись лбом в приборную доску. Выглядел он как-то очень естественно, даже расслабленно – как будто, например, уронил ключи и нагнулся за ними, только вот из головы у него хлестала кровь и на пол уже натекла огромная лужа. Все лобовое стекло было забрызгано кровью, кровь налипла маслянистыми, блестящими каплями, букетом остролиста от щедрой цветочницы. Соболь вертелся на заднем сиденье, молотил хвостом по окнам. Ван Зант уселась возле хозяина и все наскакивала на него – потычется ему носом в щеку, потом отскочит и снова напрыгнет – и все лаяла, лаяла, отрывисто, пронзительно, как будто. черт, она же собака, но все равно ни с чем не спутаешь эти настойчивые, тревожные звуки, один в один – крики о помощи.

Потирая подбородок, Дэнни в панике заозирался. Порыв, который заставил его спустить курок, вдруг испарился, а проблемы множились, вставали черной стеной, так что света белого уже было не видно. За каким же хреном он застрелил Фариша в машине? Подождал бы пару секунд, так нет же, ему надо было побыстрее с этим разделаться, и он как идиот давай жать на спусковой крючок, вместо того чтоб дождаться подходящего момента.

Дэнни согнулся, уперся в колени руками. Он покрылся холодной испариной, его тошнило, сердце выскакивало из груди, он уже сколько недель питался кое-как, всякой дрянью – заливал “Севен-Апом” мороженое с печеньем, поэтому адреналиновый бодряк улетучился, а вместе с ним – и остатки сил, и теперь ему только и хотелось, что улечься на нагретую зеленую траву и закрыть глаза.

Он был как под гипнозом, не мог оторвать взгляда от травы, но наконец встряхнулся, распрямился. Ему бы чуток закинуться, и он будет как новенький – закинуться, господи ты боже мой, у него от одной мысли об этом слезы на глаза навернулись, – но он уехал с пустыми карманами, а теперь ему уж точно не хотелось открывать дверь и обшаривать труп Фариша, расстегивать-застегивать молнии на этом сраном старом комбинезоне.