Им не приходится в жизни принимать непростых решений, тупо думал он, глядя на свою заляпанную кровью машину. Не приходится говном руки марать. Им все на блюдечке подают, будто ключи от новенькой машины.

Он шагнул к машине, всего один шажок. Колени у него тряслись, хруст щебня под ногами пугал до смерти. Шевелись! – твердил он себе с настоящей такой, до визга, истерикой, бешено мотая головой (глянул налево, направо, вверх, на небо), вытянув руку, чтоб за что-нибудь схватиться, если упадет. Садись в машину – и в путь! Что делать, ему было ясно, вопрос был только в том, как это сделать, потому что факт оставался фактом – он скорее себе руку отпилит, чем до трупа брата дотронется.

На приборной доске – довольно расслабленно – лежала загрубелая красная рука Фариша с пожелтевшими от табака пальцами, на мизинце – перстень в виде игральной кости. Дэнни таращился на перстень, пытаясь собраться с мыслями. Ему нужно закинуться, чтобы прочистить мозг, завести сердце, задвигаться. Наверху в башне много товара, товара там завались, а чем дольше он тут будет стоять, тем дольше и “Транс АМ”, в котором истекают кровью три трупа – человека и двух полицейских овчарок, – будет стоять на этом пустыре.

Гарриет лежала на животе, вцепившись в перила обеими руками, и даже вздохнуть боялась. Ноги у нее были выше головы, поэтому вся кровь прилила к лицу, а стук сердца отдавался в висках. Крики, несшиеся из машины, наконец стихли – пронзительный, визгливый вой, который, казалось, не смолкнет никогда, но теперь даже наступившая тишина казалась какой-то просевшей, перекошенной от этих нечеловеческих воплей.

Дэнни Рэтлифф все не двигался с места и с высоты казался маленькой точкой посреди тихого пустыря. Все замерло, будто на картинке. Казалось, будто кто-то пригладил, зачесал и навощил каждый стебелек, каждый листик на каждом дереве.

Локти у Гарриет заныли. Лежать было неудобно, поэтому она заерзала. Она толком не поняла, что видела – она была слишком далеко, но вот выстрелы и вой слышала очень отчетливо, и эхо криков до сих пор звенело у нее в ушах: тоненькое, режущее, невыносимое. В машине тоже все затихло, жертвы Дэнни (какие-то темные фигуры, вроде бы две) больше не шевелились.

Вдруг он развернулся, и у Гарриет болезненно сжалось сердце. “Пожалуйста, Господи, пожалуйста, – молилась она, – только не сюда”.

Но он пошел в сторону леса. Оглянувшись, быстро присел возле просеки. Футболка выбилась из джинсов, показалась полоска желтовато-белой кожи – совсем не такой, как на его дочерна загорелых руках. Он переломил ствол пистолета, заглянул внутрь, обтер его футболкой. Потом закинул пистолет в лес, и над травой промелькнула темная тень.