“Я влипла, – подумала она, – влипла здорово”. Что верно, то верно, но прочувствовать это ей никак не удавалось.

Вдали, в лучах яркого солнца Дэнни Рэтлифф нагнулся и поднял с травы что-то блестящее, и у Гарриет сердце вдруг подкатило к горлу, потому что она поняла – не увидела, а просто поняла из-за того, как он эту штуку держал, что в руках у него пистолет.

Стояла такая жуткая тишина, что на какой-то миг Гарриет даже вообразила, будто слышит слабенькое уханье тромбонов, что это где-то далеко-далеко на востоке играет оркестрик Хили, и когда она глянула в ту сторону, ей даже почудилось, что там, в рябившей от зноя дали сверкнула золотая искорка, словно солнце ударило в литавры.

Птицы, везде эти птицы, черные каркающие воронки взрывов, словно шрапнель, словно радиоактивный ливень. Птицы – это дурной знак, это слова и сны, и законы, и цифры, вихри информации у него в голове, которая летает, кружится неразборчивыми загогулинами. Дэнни зажал уши и глядел на свое кривое отражение в забрызганном кровью окне, в засохшем водовороте красного Млечного Пути, и над головой у него тоненькой пленочкой теснились облака. Его мутило, он еле держался на ногах, ему бы в душ залезть и поесть нормально, ему бы домой, поспать. Сдалось ему это говно. Я брата пристрелил, а зачем? Потому что так ссать хотелось, что головой думать не мог. То-то Фариш бы поржал. Он вечно выискивал в газетах такую вот бредятину и гоготал, аж захлебывался – про алкаша, который ссал с эстакады, свалился на шоссе и разбился насмерть, про кретина, который посреди ночи проснулся от звонка телефона, схватил с тумбочки вместо трубки пистолет да и продырявил себе башку.

Револьвер валялся в траве у него под ногами. Дэнни с трудом нагнулся, поднял его. Соболь обнюхивал щеку и шею Фариша, толкаясь в него носом, будто ввинчиваясь – от чего Дэнни только сильнее замутило, а Ван Зант не сводила с Дэнни ярко-желтых глаз. Он только шагнул к машине, как она вскинулась и залаяла еще громче прежнего. Ну, рискни, открой дверь, как будто говорила она. Давай, рискни, открой-ка эту гребаную дверь, увидишь, что будет. Дэнни вспомнил, как Фариш тренировал псов на заднем дворе, как он обматывал руки одеялами и мешковиной и орал: “Фас! Фас!”, а по двору разлетались белые комочки ваты.

У Дэнни подгибались колени. Он потер рот, постарался взять себя в руки. Потом навел пистолет на желтый глаз Ван Зант, прицелился и выстрелил. В окне с хрустом распустилась дыра размером с серебряный доллар. Из машины послышались визг, вой, грохот, но Дэнни сжал зубы, нагнулся, просунул в дыру пистолет и выстрелил в суку еще раз, а потом, чуть вывернув руку, так чтобы целиться было сподручнее, пристрелил и второго пса. Выдернул руку и отшвырнул револьвер подальше.