– Он же. металлический, – сказала Гарриет.

Она с ужасом поняла, что Хили там не один и разговаривает с кем-то еще.

Он быстро сказал:

– Ладно! Мне пора!

Щелчок. Растерявшись, Гарриет так и сидела, прижав трубку к уху, пока не раздался длинный гудок. Только тогда она боязливо положила ее на рычаг (потому что все это время она глядела на дверь, ни на секундочку глаз не отвела), снова откинулась на подушки и со страхом посмотрела по сторонам.

Время тянулось еле-еле – безысходно, белым по белому. Почитать было нечего, и голова у Гарриет ужасно болела, но засыпать она боялась. Мистер Дайал оставил на тумбочке религиозную брошюрку, которая называлась “Малышовые чтения”. На обложке был нарисован розовощекий младенец в старомодной панамке, который толкал тележку с цветами, и в конце концов Гарриет от отчаяния принялась ее листать. Брошюрка была написана для матерей с маленькими детьми, и Гарриет от нее затошнило в считаные секунды.

Но она все равно, превозмогая отвращение, прочла тоненькую брошюрку от корки до корки, а потом просто сидела без дела. Сидела и сидела. В палате не было часов, не было никаких картин, не за что было даже взглядом зацепиться, и поэтому все ее мысли, все ее страхи беспрепятственно роились у нее в голове, да боль то и дело волнами вскипала в желудке. Схлынет боль, и Гарриет лежит, хватает ртом воздух, будто ее на миг омыло чистой водой, вынесло на берег, но вскоре в нее с новой силой впивалась тревога. Хили в общем-то ничего ей не обещал. Заберет он пистолет или нет? А если заберет, хватит ли у него мозгов его выкинуть? Она представила, как Хили похваляется перед ребятами из оркестра пистолетом ее отца. “Эй, Дейв, гляди, что у меня есть!” Гарриет поежилась, еще сильнее вжалась в подушку. Пистолет принадлежит ее отцу. И он весь в ее отпечатках. А таких трепачей, как Хили, еще поискать надо. Но, с другой стороны, кого, кроме Хили, можно было попросить о помощи? Никого. Никого.

Время шло. Наконец в палату снова, переваливаясь с ноги на ногу, зашла медсестра (толстая резиновая подошва на ее тапках с внешней стороны вся поистерлась), чтобы сделать Гарриет укол. Гарриет, которая металась на подушке и то и дело принималась разговаривать сама с собой, усилием воли попыталась отвлечься от своих переживаний. Она принялась разглядывать медсестру. У той было улыбчивое, обветренное лицо, морщинистые щеки, толстые лодыжки и неровная походка враскачку. Не будь на ней больничного халата, и ее можно было бы принять за морского капитана, который прохаживается по палубе. На бейджике у нее было написано “Глэдис Кутс”.