— Фармацевт, — сказала чиновница, и никто ее не услышал, опять стало шумно. — Фармацевт! — позвала она, задирая руку над головой. Затрещали нитки в подмышке, хрустнула пуговица, и пиджак разъехался в стороны. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:11

— …Сервисный коридор, понимаешь? — сказал Митя. — Там же всё: вода, электричество, воздуховоды, может, лифт аварийный какой-нибудь, вдруг там можно в метро спуститься...

— Да я понял, — хрипел Патриот. — Не беги ты, не видно же ни хера...

— Может, связь! — на бегу сказал Митя. Он тоже хрипел. — Ну, ремонтники ходят, с диспетчерской надо же как-то...

Кислорода при этом в воздухе как будто стало еще меньше. Или только так кажется? Нет, не кажется, поняла Саша, действительно меньше. В груди горело, и ясно было, что сейчас у кого-нибудь просто-напросто лопнет сердце.

— Э, а как открывать будем? — деловито спросил молодой бородач в олимпийке «Россия». Он-то мчал как раз впереди легко, как гепард, и не только даже не запыхался, но как будто еще и видел в темноте. Белые полосы триколора на его могучей спине сияли, как дорожные знаки в свете фар.

Все равно лучше было бежать. Уже все было лучше, чем молча сидеть у запертой двери или на одеяле с женщиной из Кайен, рядом с телом убитой девочки.

— По…дергаем, — сказал Митя, закашлялся и сплюнул на пол.

Она тоже остановилась и слушала, как он дышит, и подумала: надо было взять воду. Как же я не взяла воду.

В темноте синий микроавтобус казался черным. Задняя дверца, которую они оставили открытой, теперь снова была заперта, а разложенные на асфальте инструменты пропали. Они снова были внутри, в салоне, куда юный спортивный бородач ловко забрался через разбитое окно. Кроме того, в том же самом салоне обнаружился голый по пояс человек с дробовиком — самый младший в бригаде проходчиков с шахты «Бужанская», приходившийся бригадиру племянником. После выстрела он, как и рыжий водитель маршрута № 867, возвратился на место, которое знал и считал безопасным, майку снял потому, что была его майка заляпана кровью учительницы Тимохиной и кровь эта жгла ему кожу. А растащенные кем-то по полу инструменты прибрал инстинктивно, не думая, потому что так был приучен.

После краткой невидимой стычки задняя дверца микроавтобуса распахнулась, и оба — полуголый проходчик и бородач в олимпийке — в неловком объятии вывалились наружу, но драться одновременно вдруг расхотели, как если бы повод остался внутри, где они столкнулись неожиданно в темноте, и теперь были этим немного сконфужены.

А потом у молодого проходчика-ополченца, который без малого час просидел в раскаленной железной коробке, случился с четырьмя визитерами разговор. И про выстрел, в котором он был виноват еще меньше, чем водитель автобуса, — а все-таки, кажется, был, потому и выбросил майку, — его вообще не спросили. Первым делом инженер из Тойоты спросил у него про дочку, и тогда он сказал с облегчением — да, да, что он девочку видел и всё с ней нормально, живая и наружу не выходила. И тогда у инженера запрыгали губы и очки, а жена инженера заплакала и обняла почему-то не мужа, хотя вроде сначала хотела, а его — полуголого, чужого и бывшего, точно бывшего уже ополченца, как будто он был герой и лично их девочку спас, и даже сказала спасибо, спасибо, о господи, слава богу.