– Черные, с которыми вы беседовали, они были обходительны и милы с вами, верно?

– Да, – подтвердила я. – Очень.

Гретхен посмотрела мне прямо в глаза.

– Они ненавидят вас. И вы это знаете. Они ненавидят все в вас. Но вы так глупы, что думаете, будто оказываете им любезность.

– Вы не обязаны участвовать в этом, – сказала я. – Это добровольно…

– Знаете, какое самое большое одолжение сделала мне белая женщина? Отдала мне хлебные корки. Цветные, которые приходят сюда, они издеваются над вами. Они никогда не расскажут вам правду, леди.

– Вы ведь не знаете, о чем мне рассказывали другие женщины, – попыталась возразить я. Удивительно, как быстро и с какой силой вспыхнул во мне гнев.

– Ну скажите это, леди, произнесите вслух слово, которое вы мысленно произносите всякий раз, когда одна из нас входит в дверь. Ниггер.

Эйбилин поднялась со стула:

– Довольно, Гретхен. Ступай домой.

– А знаешь, кто ты, Эйбилин? Ты такая же дура, как она, – заявила Гретхен.

И тут произошло нечто, потрясшее меня. Эйбилин указала на дверь и прошипела:

– Вон из моего дома.

Гретхен ушла, но успела бросить на меня взгляд, исполненный такой злобы, что я похолодела от ужаса.

Два вечера спустя я сижу напротив Калли. Ей шестьдесят семь. Голова в седых кудряшках. Она такая большая и грузная, что с трудом умещается на стуле. После интервью с Гретхен я сильно нервничаю.

Калли помешивает чай, я жду. В углу кухни Эйбилин уже давно стоит бумажный пакет, набитый старыми тряпками, сверху торчат белые штаны. У Эйбилин дома всегда так чисто. Не понимаю, почему она ничего не сделает с этим тряпьем.

Калли говорит медленно, и я, начиная печатать, благодарна за это. Она смотрит в сторону, словно за моей спиной транслируют фильм, который она просто пересказывает.