— Я не знаю, как она попала к Гайе. Из Денвера мы сматывались второпях, когда накрылся мамин мухлеж с кредитной карточкой, и Гайя, наверно, попала в нашу квартиру раньше, чем туда добрались власти. Я помню эту миску с самого детства. Мать, видать, где-то ее стянула. Купить она бы никогда ничего похожего не купила.

Люк держал миску обеими руками. Казалось, она едва заметно светится в сгущающемся мраке.

— На ней вроде что-то написано, — сказал Саймон.

— Да ерунда какая-то.

— Разве?

— Это язык какой-то несчастной страны. Одной из тех, где климат — кошмарен и каждый в длинной череде правителей страдает слабоумием. Одной из тех стран, которые, кажется, и существуют только для того, чтобы их жители могли всю свою жизнь стремиться вырваться оттуда к чертовой матери.

— Ты знаешь, как переводится надпись?

— Не-а. Понятия не имею.

— Но все равно берешь это с собой.

— Я за нее заплатил.

— Моими деньгами.

Люк пожал плечами и положил миску обратно в пакет. В наступившей тишине было слышно только дыхание Катарины, тихое, как шелест занавески, колышущейся под ветром.

Саймону представилось, что он видит эту миску на другой планете в следующем столетии, что она стоит на полке, молча отражая неземной свет. Этот маленький хрупкий предмет с непереводимыми письменами был главным сокровищем женщины, которая намеренно изуродовала своего ребенка, а потом бросила его. Миска отправится в путешествие к другому солнцу, не являясь ни редкостью, ни драгоценностью.

Странные они, эти биологические существа.

Люк спросил:

— Ты точно уверен, что не хочешь лететь?

— Я хочу. Но остаюсь.

— Что ж.

— Что ж.

Люк подошел к спящей Катарине.