Я встречаюсь с ним взглядом:
– Предположим, я учусь на своих ошибках.
Джозеф съедает мою королеву, как я и ожидала.
– Чем вы занимались? – спрашиваю я. – В Освенциме?
– Я тебе говорил.
– Не совсем так. Вы говорили, чем
Ева ложится у ног Джозефа.
– Ни к чему тебе слышать это от меня. – (Я молча смотрю на него.) – Я наказывал тех, кто не справлялся с работой.
– Потому что они падали с ног от голода.
– Не я создал эту систему.
– Но вы ничего не сделали, чтобы прекратить это, – замечаю я.
– Что ты хочешь от меня услышать? Что мне жаль?
– Как же я могу простить вас, если вы ни о чем не жалеете?! – Вдруг я замечаю, что перешла на крик. – Я не могу это сделать, Джозеф. Найдите кого-нибудь другого.
Старик ударяет кулаком по столу, отчего шахматные фигурки на доске подпрыгивают.
– Я убивал их. Да. Ты это хочешь услышать? Вот этими руками убивал. Вот. Больше тебе ничего знать не нужно. Я был убийцей и за это заслуживаю смерти.
Я делаю глубокий вдох. Лео разозлится на меня, но кто, как не он, должен понимать, что я чувствую, слушая, как Джозеф рассказывает об офицерских застольях и виолончельных концертах, когда моя бабушка в то же самое время лизала пол, где был пролит суп.
– Вы не заслуживаете смерти, – жестко говорю я. – Во всяком случае, на ваших собственных условиях, раз не позволяли другим людям такой роскоши. Я надеюсь, вы умрете медленной, мучительной смертью. Нет, на самом деле, я надеюсь, что вы будете жить вечно, чтобы ваше прошлое грызло вас и сводило в гроб долго-долго.
Я перевожу ладью на другую сторону доски и занимаю позицию, которую больше не защищает конь Джозефа.
– Шах и мат, – говорю я, поднимаюсь и ухожу.