– Если я пообещаю вам, что он прекратит это делать?

– Биться головой о стену?

– Да. Если я дам вам слово, вы снимете с него наручники? – Я повернулся к Шэю, старательно избегавшему моего взгляда. – Шэй, – обратился я к нему, – как тебе такое?

Он никак не отреагировал на мои слова, и я не имел представления, как убедить Шэя перестать калечить себя. Но надзиратель сделал ему знак подойти к двери камеры и снял с него наручники и ножные кандалы. Цепь на поясе тем не менее осталась.

– На всякий случай, – сказал надзиратель и ушел.

– Шэй, зачем ты это делаешь? – спросил я.

– Отвяжитесь от меня.

– Я знаю, что ты напуган. И знаю, что злишься. Я тебя не виню.

– Значит, что-то изменилось, потому что однажды вы действительно обвинили меня. Вы и еще одиннадцать человек. – Шэй сделал шаг вперед. – Что было у вас в той комнате? Наверное, сидели за столом и рассуждали о том, каким чудовищем надо быть, чтобы совершить это ужасное преступление? Вы когда-нибудь задумывались о том, что не знаете всей истории?

– Тогда почему ты нам не рассказал? – с жаром спросил я. – Ты ничего не рассказал нам, Шэй. Ты даже не встал и не попросил смягчить тебе приговор.

– Кто поверил бы мне после слов мертвого копа? – сказал Шэй. – Даже мой адвокат не поверил. Он все повторял, как надо использовать мое неустроенное детство, чтобы вытащить меня, а не мой рассказ о том, что случилось. Он сказал, что у меня не тот вид, чтобы мне поверили присяжные. Ему было наплевать на меня! Ему лишь хотелось получить свои пять секунд в вечерних новостях. У него была своя стратегия. Ну, знаете, какая у него была стратегия? Сначала он сказал присяжным, что я этого не совершал. Потом подходит время для вынесения приговора, и он говорит: «Ладно, он это сделал, но вам не следует убивать его за это. Можно также допустить, что признание себя невиновным было прежде всего ложью».

Я в недоумении уставился на него. Во время суда по обвинению в тяжком убийстве мне никогда не приходило на ум, что все эти мысли могли бродить у Шэя в голове, что во время вынесения приговора он не встал и не попросил о снисхождении, потому что это могло быть расценено как признание в совершении преступления. Теперь, задним числом, я чувствовал, что защита тогда сменила тактику между стадией определения наказания и вынесением приговора. От этого становилось сложнее поверить их аргументам.

А Шэй? Что ж, он сидел там с немытыми волосами и отсутствующим взглядом. Его молчание, которое я расценивал как выражение гордости или стыда, могло быть лишь осознанием того, что к людям вроде него мир бывает очень несправедлив. И я, как прочие одиннадцать присяжных, осудил его, прежде чем был вынесен вердикт. В конце концов, что за человек должен предстать перед судом за двойное убийство? Какой прокурор добивается смертного приговора без веских оснований?