Ирв обернулся к Джейкобу:

— Да этому парню все нипочем.

— Идемте, — сказал Джейкоб. — Пора.

Рав напомнил последовательность несложных ритуалов, которые Джейкобу с Ирвом, хотя и совершенно добровольно, но обязательно следовало исполнить, чтобы обеспечить Исааку легкий переход в то место, которое обещает еврейская вера. После своего первоначального отпора Ирв, казалось, не просто согласился, но захотел расставить точки над зайнами и черточки над хетами — будто заявить о сопротивлении было равно оказанию сопротивления. Он не верил в Бога. Не мог, и всё, открыться этой глупости, даже если она принесла бы ему столь необходимое утешение. Было лишь несколько моментов, касающихся не веры, а религиозности, и каждый из них связан с Джейкобом. Когда Дебора рожала, Ирв молился, ни к кому не обращаясь, о том, чтобы с ней и с ребенком все было хорошо. Когда Джейкоб родился, Ирв молился, ни к кому не обращаясь, чтобы его сын надолго пережил его, чтобы он больше узнал, лучше познал себя, чем удалось Ирву, и был счастливее. На бар-мицве Джейкоба, стоя у Ковчега, Ирв возносил благодарственную молитву, не обращаясь ни к кому, которая дрожала, потом пресеклась, а потом рванулась с такой прекрасной свободой и звучностью, что у Ирва не осталось голоса для выступления на банкете. В помещении Больницы Джорджа Вашингтона, где они с Деборой не читали книги, в которые уставились, и Джейкоб, едва не сорвав дверь с петель, ворвался, лицо в слезах, халат в крови, и кое-как смог вымолвить: "У вас родился внук", Ирв закрыл глаза, но свет не погас, и произнес свою молитву, в которой не было звуков, а была только сила. Он всегда обращался ни к кому и к Царю Вселенной. Ирв достаточно времени убил на борьбу с глупостями. Тут, на кладбище, любая борьба казалась глупостью.

Рав прочел короткую молитву, не сообщив ни перевода, ни общего изложения смысла, и поднес лезвие бритвы к лацкану пиджака Ирва.

— Этот пиджак мне нужен на бар-мицву внука.

Не услышав Ирва, или, наоборот, услышав, молодой рав сделал едва заметный надрез и приказал Ирву разорвать его — сделать настоящую прореху — указательными пальцами. Это выглядело смешно, такое движение. Это было колдовство, след из тех времен, когда женщин забивали камнями за неправильное отправление месячных и немыслимо было сотворить такое с пиджаком от братьев Брукс. Но Ирв хотел похоронить отца в соответствии с еврейским законом и традицией.

Он просунул пальцы в разрез, будто в рану на собственной груди, и потянул. Ткань затрещала, и у Ирва потекли слезы. Джейкоб много лет не видел, как отец плачет. Он не мог вспомнить, когда видел его плачущим в последний раз. Внезапно появилась мысль, что, возможно, он вообще никогда такого не видел.