– Она из газеты.

– ???

– О выставке ваших рисунков репортаж. А вы не только историк, а еще и художник! – удивленно сказал Иванцов. – Вернемся к вашим отношениям с Муромским. Вы были любовниками и расстались, да?

– Мы не были любовниками, – твердо сказала Настя. – Если Илья любил меня, я об этом не знала. Я не могу сказать, зачем и почему он написал эту записку. А может, это не он написал? Я его почерка не знаю, – решительно заявила она.

– Проведем экспертизу. На сегодня закончим. Если в интересах следствия потребуется, мы вас снова пригласим. Распишитесь. До свидания.

Настя вышла от следователя Иванцова на ватных ногах, она не могла принять то, что Ильи нет, что его кто-то убил. В коридоре стояли скрепленные между собой в скамейку металлические стулья, она села на один из них, откинулась на спинку и закрыла глаза. Сколько времени так просидела, сказать не могла – может, минуту, может, час. Услышала женский голос:

– Вам плохо? Вам плохо?

С трудом открыла глаза, очень сильно болела голова, попыталась улыбнуться, ответила:

– Нет-нет, просто я устала сегодня. Спасибо, не беспокойтесь.

– Как скажете, – пожилая женщина со шваброй посмотрела на Настю сочувственно. – Здесь часто бывает кому-нибудь плохо, – и махнула шваброй, продолжая мыть пол.

Настя встала с жесткого стула, вышла на улицу и медленно пошла к метро.

Голова была тяжелая, болела, но в ней стали формулироваться мысли: «Никто не знает, что у нас были отношения с Ильей, я в этом никогда не признаюсь, потому что пострадать может в первую очередь Глеб, если следствие не захочет искать убийцу, а остановится на нелепой версии «убийство из ревности», – и тут Настю кинуло в жар, ей показалось – кровь закипела. – Илья пишет… писал, что у него были женщины. А если правда его убили из ревности? – она остановилась как вкопанная. А в голове уже новый поток мыслей: – Надо домой быстрее, надо поговорить с Глебом, предупредить его, рассказать о своем допросе, – и далеко, где-то в затылке, так показалось Насте, зашевелилось что-то, появилась мысль: – Как всё в жизни устроено интересно, но непонятно, сначала непонятно. Тогда, весной на берегу Финского залива, я увидела Илью, который от меня уходил, не успев ко мне прийти. В его взгляде были вселенская любовь и вселенская боль. Через несколько лет, вспоминая тот его взгляд, я назвала его одухотворенным, а сейчас я понимаю, что этот взгляд – оттуда, куда мы все попадем. Придя ко мне во сне, он со мной простился, но он же был еще жив и не подозревал, что его скоро не будет. Как такое возможно?! – она вспомнила текст на листке бумаги со словами признания любви к ней, по щеке потекла слеза. – И оставил доказательства на листке бумаги, это писал он. Илья, я любила тебя, люблю и буду любить, – подумала, словно выдохнула, – но ты прости меня, я буду спасать Глеба».