Каждый вечер он писал Лайле, и каждые несколько дней письма возвращались нераспечатанными.
Его это едва не доконало — ее молчание, его житье в чужом городе, чувство неприкаянности и неопределенности, да такое сильное, какого у него сроду не бывало, — но однажды утром Иветта выложила на стол почту и плавным движением подвинула ему два вернувшихся письма.
— Твоя жена? — Она села.
Лютер кивнул.
— Видимо, ты поступил с ней как-то жестоко.
— Так и есть, мэм, — ответил он. — Так и есть.
— Но дело не в другой женщине, верно?
— Верно.
— Тогда я тебя прощаю. — Она похлопала его по руке, и Лютер ощутил, как в кровь ему проникает тепло ее ладони.
— Спасибо, — произнес он.
— Не беспокойся. Она по-прежнему о тебе думает.
Он покачал головой: да чего там, он ее потерял, и это ему дочиста иссушило душу.
— Нет, мэм, не думает.
Глядя на него, Иветта медленно покачала головой, улыбнулась не разжимая губ:
— У мужчин много талантов, Лютер, но они совершенно не разбираются в женском сердце.
— Вот-вот, — отозвался Лютер, — теперь она больше не хочет, чтоб я знал, что у нее на сердце.
— Чтобы.
— А?
— Не хочет,