Работая под прикрытием, он испытывал такое острое отвращение к себе, что теперь даже поражался, как ему вообще удавалось с этим заданием справляться. Между тем время, которое он уделял клубу в надежде создать профсоюз, наделенный действенной переговорной силой, порождало в нем чувство страстной, едва ли не проповеднической целеустремленности.
Вернувшись однажды днем к себе в участок с тремя новыми свидетельствами патрульных из 10-го, он решил: вот оно, то, до чего он пытался доискаться со времен Салютейшн-стрит, та причина, по которой судьба его пощадила.
Среди своей почты он обнаружил записку: отец просил заглянуть вечером после смены. Дэнни знал по опыту, что такие отцовские вызовы обычно ничего хорошего не предвещают, но все же сел на трамвай и отправился в Южный Бостон. За окнами сыпал легкий снежок.
Дверь открыла Нора, и Дэнни сразу понял, что она его не ожидала. Она одернула на себе свитер домашней вязки и отступила назад:
— Дэнни.
— Добрый вечер.
После гриппа он ее почти не видел, да и своих родных почти не видел, если не считать того воскресного обеда несколько недель назад, где он познакомился с Лютером Лоуренсом.
— Заходи.
Он переступил порог и размотал шарф:
— А где мама и Джо?
— Уже легли, — ответила она. — Повернись.
Он послушался, и она щеткой отряхнула снег у него с плеч и со спины.
— Вот так. Теперь давай его мне.
Он снял пальто и уловил слабый аромат ее духов, которыми она пользовалась очень редко. Розы, чуть-чуть апельсина.
— Как ты? — Дэнни посмотрел в эти светлые глаза, думая: «А ведь я умереть за нее готов».
— Отлично. А ты?
— Все в порядке.
Она повесила его пальто и аккуратно разгладила шарф рукой. Это было для нее необычно, и у Дэнни на секунду перехватило дыхание, он стоял и смотрел на нее. Она повесила шарф на отдельный крючок, снова повернулась к нему и почти сразу же опустила глаза, словно ее поймали на чем-то постыдном.
Я все сделаю, хотел сказать Дэнни. Что угодно. Я был дурак. И с тобой, и уже после тебя, и теперь, когда вот так стою перед тобой. Дурак дураком.
Он произнес: