— Комиссар О’Мира поблагодарил меня, папа, и
— О’Мира?
Дэнни кивнул. Волевое лицо отца вдруг сделалось белым как мел. Чего-чего, а этого Коглин-старший никак не ожидал. Дэнни прикусил губу, чтобы не расплыться в улыбке. «Я тебя уел, — подумал он. — Двадцать семь лет живу на свете, и вот наконец я тебя уел».
Но отец продолжал его удивлять: он встал и протянул ему руку. Пожатие у отца было крепкое; он притянул Дэнни к себе и хлопнул по спине.
— Бог ты мой, а ведь мы можем тобой гордиться. Еще как гордиться, черт побери. — Он хлопнул сына по плечам и снова уселся на стол. — Еще как гордиться, — повторил отец со вздохом. — Я рад, что все это закончилось, вся эта нервотрепка.
Дэнни сел:
— Я тоже.
Отец потрогал настольный блокнот, и Дэнни видел, как его лицо вновь обретает свое обычное, волевое и сметливое выражение. Итак, в недалеком будущем — новый порядок ведения дел. Отец, судя по всему, уже начал к нему применяться, обдумывать планы.
— Скажи, как тебе предстоящее бракосочетание Норы и Коннора?
Дэнни выдержал взгляд отца и ответил недрогнувшим голосом:
— Отлично, сэр. Красивая пара.
— Верно, верно, — откликнулся отец. — Даже выразить тебе не могу, каких трудов нам с твоей матерью стоит удерживать его вдали от ее комнаты по ночам. Ну просто как дети.
Он обошел стол и стал смотреть в окно на снег. Дэнни видел в стекле и отцовское, и свое отражение. Отец тоже его увидел и улыбнулся.
— Ты — вылитый дядюшка Подрик, — произнес он. — Я тебе когда-нибудь говорил?
Дэнни покачал головой.
— Самый здоровенный мужик был в Клонакилти, — сказал отец. — А как налижется — начинал колобродить. Однажды хозяин кабака отказался его обслуживать — так Подрик проломил стойку. А стойка-то из крепкого дуба, Эйден. Он вырвал из нее кусок, пошел и сам нацедил себе еще пинту. Легендарный был человек, скажу я тебе. Женский пол его обожал. И в этом вы очень похожи. Все ведь тебя любят, сынок, верно? Женщины, дети, шелудивые итальянцы и шелудивые псы… Нора.
Дэнни поставил стакан на стол:
— Что ты сказал?
Коглин-старший отвернулся от окна: