— Значит…

— Значит, — ответил Лютер, вдруг разозлившись. — Она мне друг. И я за ней приглядываю.

— Почему?

Лютер долго глядел на Дэнни.

— Потому как больше некому.

Дэнни улыбнулся разбитыми, почерневшими губами:

— Ну, тогда ладно.

— Кто это тебя? — спросил Лютер. — Видать, целая шайка трудилась, вон ты какая орясина.

— Большевики. Там, в Роксбери, кварталах в двадцати отсюда. Похоже, я сам виноват.

Он неглубоко вздохнул — раз, другой, третий. Склонил голову набок, и его опять вырвало. Лютер отступил назад, почти за спину Дэнни, чтоб не попало на башмаки, и еле устоял на ногах. Но хорошо было то, что рвота оказалась совсем не такая красная, как Лютер опасался. Дэнни вытер рот рукавом.

— Ладно, ничего.

В обнимку они проковыляли еще один квартал, и ему снова понадобилось отдохнуть. Лютер прислонил его к фонарю. Дэнни прижался к столбу спиной, глаза закрыты, лицо мокрое от пота. Наконец он открыл один глаз и посмотрел наверх, в небо, точно что-то там искал.

— Паршивый это был год, Лютер, вот что я тебе скажу.

Лютер припомнил собственный год и стал хохотать. Он прямо пополам согнулся от смеха. Это был не год, черт подери. Целая жизнь.

— Над чем ты? — спросил Дэнни.

— Над собой и над тобой.

— Что делать, когда все, на чем ты строил жизнь, оказывается паршивым враньем? — спросил Дэнни.

— По мне, так построить новую жизнь.