— Вот так. — Лютер опустил взгляд на ящик для инструментов. Снова посмотрел на Маккенну. — Не стану я…

Маккенна выхватил револьвер и выстрелил в грудь Клейтону Томсу.

Клейтон вытянул руку, ладонью вперед. Посмотрел вниз, на дымок, курившийся из дырки в его комбинезоне. Потом из дырки хлынула жирная, темная жидкость, и Клейтон подставил под нее горсть. Он повернулся, медленно подошел к одному из баков со штукатуркой, на которых они с Лютером только что сидели в перерыв, ели, курили, болтали. Дотронулся до бака рукой, прежде чем сесть.

Сказал: «Что за?..», и его голова откинулась назад, стукнувшись о стену.

Маккенна постучал стволом по боку.

— Что ты там говорил, Лютер? — спросил он.

Губы у Лютера тряслись, горячие слезы текли по лицу. В воздухе воняло порохом. Ему казалось — стены вокруг дрожат, словно от зимнего ветра.

— Что с тобой? — прошептал Лютер. — Какого черта ты…

Маккенна выстрелил снова. Глаза у Клейтона расширились, изо рта донеслось влажное хлюпанье, точно слабый, недоверчивый возглас. А потом появилась дырка от пули, прямо под кадыком. Клейтон скривился, точно съел что-то невкусное, и протянул руку к Лютеру. Потом его глаза закатились, и он уронил руку на колени. Несколько раз едва слышно глотнул воздух. И потом больше уж не издавал никаких звуков.

Маккенна еще раз отхлебнул из фляжки.

— Лютер. Посмотри на меня.

Но Лютер глядел на Клейтона. Они только что говорили про окончательную отделку. Они только что ели сэндвичи. Слезы стекали Лютеру в рот.

— Зачем ты? — еле выдавил из себя Лютер. — Он в жизни никому ничего не сделал плохого. Он никогда…

— Потому что в этом обезьяннике распоряжаешься не ты. Хозяин в нем — я. А ты — обезьяна. Ясно?

Маккенна сунул ствол в рот Лютеру. Ствол был еще горячий и обжигал язык. Лютер чуть не подавился. Маккенна взвел курок.

— Он не был американцем. Он был рабом. Подставкой для ног. Вьючным животным, не более того. Я избавился от него, чтобы доказать тебе, Лютер: я скорее уж стану скорбеть по скамейке для ног, чем по ком-то из вашего брата. Думаешь, я буду сидеть сложа руки, пока Исайя Жидро и этот разодетый орангутан Дюбуа пытаются осквернить кровь моей расы? Да ты спятил, парень? — Он вынул пистолет у Лютера изо рта и махнул им, указывая на стены. — Это здание — оскорбительный вызов всем ценностям, за которые стоит умирать в нашей стране. Через двадцать лет люди поразятся, когда услышат, что мы позволяли вам жить на свободе, уж поверь мне. Что мы платили вам жалованье. Позволяли вам общаться с нами, дотрагиваться до нашей еды. — Он сунул пистолет в кобуру, схватил Лютера за плечи. — Я с радостью умру за свои идеалы. А ты?