Но теперь наши дети живут своей жизнью. Недавно обручились Томас и Энн, Вайолет беременна третьим ребенком, а Джейн опять стала той дочерью, которую мы знали, смелой и предприимчивой. Не дикой, не идущей по пути разрушения, а просто свободной. Восемь лет они с Рейн прожили с нами, помогая регистрировать гостей, подавать завтрак, менять постельное белье. Я скучаю по топоту маленьких ножек Рейн в коридоре, по Джейн, потягивающей кофе за кухонным столом, – и горжусь тем, сколь многого она достигла. У нее своя квартира, постоянная работа кассиром в банке в городе, она посещает курсы журналистики в муниципальном колледже. Наверное, сейчас самое подходящее время перевернуть страницу. В отличие от моих родителей, которые были вынуждены закрыться и оплакивать гостиницу как близкого человека, наша мечта не была унесена ураганным ветром. Когда мы закроемся, мы закроемся про собственному выбору, и не потому, что нас доконала работа, а потому, что мы хотим проводить время так, как нам нравится, и чтобы наш дом стал только домом.

Последний гость выехал; мы с Эвелин вместе идем до конца подъездной дорожки. Стоит прекрасный сентябрьский день, легкий ветерок, облака лениво проплывают мимо.

– Сделаешь это почетное дело? – спрашивает Эвелин, протягивая мне плоскогубцы, и я снимаю с цепочки выцветший указатель «Устричная раковина».

– И что теперь?

Мы оба смеемся. Она обнимает меня, а я зарываюсь подбородком в ее волосы. В нашем мире вдруг стало так тихо, только мы вдвоем.

– Ты должен что-то придумать… Выход на пенсию – подарок судьбы, и я бы не хотела, чтобы ты заскучал.

Я молчу, чувствуя себя очень неуверенно.

– А что я должен придумать?

Эвелин шевелит бровями.

– Что угодно. В этом вся прелесть!

Ей легко говорить. У нее есть другие мечты, другие желания, помимо меня. Длинный список. Я уже не в первый раз задаюсь вопросом, люблю ли я ее больше, чем она меня, достаточно ли меня для нее. За что я ее так сильно люблю? Потому что она – это все, чем я не являюсь, и все, чем я хотел бы стать. Я завидую ей. Даже в самые мрачные дни она чувствовала больше, чем когда-либо я, уходила глубже в себя, чтобы родиться заново.

Жаль, что я не могу предложить ей больше, не могу поделиться каким-нибудь интересным секретом. Есть вещи, которые мне нравятся в нашей тихой красивой жизни, например горячий кофе после душа по утрам или холодные струи воды вокруг моего тела во время первых летних заплывов. Но я не мечтатель. Я просто плыву по течению, в котором оказался.

Я возродил мечту своих родителей, справлялся без них все эти годы. Вместе с Эвелин мы впустили воздух в пыльные комнаты, наблюдали, как они расцветают от болтовни и жизни, обслуживали постояльцев и растили детей так же, как это делали они; мы жили в тени их памяти, в то время как они существовали в уголках нашей. Для чего-то большего не было ни места, ни необходимости. У нас едва хватало времени на друзей, хотя Эвелин всегда была душой компании, а я изо всех сил старался поддерживать светскую беседу. И такая близость, как с Томми, у меня больше ни с кем не возникала; отношения складывались и исчезали в зависимости от жизненных этапов. Дружба Эвелин с другими женщинами была сведена на нет напряженным графиком. Звучали лишь обещания чаще встречаться. Но, как я уже сказал, я не несчастен. И все же я не могу ответить на вопрос Эвелин.