– Давно пора уложить это дитя в постель, – отрывисто бросил он и прижал девочку к груди, словно это было величайшее сокровище в мире.

– Но, Томас, такая ночь бывает всего раз в году…

– Оставайся, – перебил мистер Джонс. – Я отнесу ее домой.

Не дав жене ответить, он развернулся и поковылял вниз по холму, на удивление неловкий с двумя костылями в одной руке. Гетта, уцепившись за его шею, долго провожала их взглядом. У нее был одурманенный, почти пьяный вид.

Миссис Джонс с тревогой посмотрела им вслед.

– Мне и в самом деле кажется, что сегодня можно было разрешить ребенку не ложиться подольше.

Мэри закрыла лицо руками. Ее зубы стучали, будто от холода. Что она сделала с этой семьей?

– Мэри, милая, что такое? У тебя что-то болит?

– Я… я должна вам что-то сказать, – всхлипнув, проговорила она.

– Да?

Но признание было невозможно. Что бы она ни сказала, это только причинило бы миссис Джонс еще больше боли, еще больше зла, чем она уже сделала.

– Я… не такая, как вы думаете, – хрипло выдавила она.

За их спинами ревел костер. Миссис Джонс смотрела на нее так простодушно, что Мэри не выдержала.

– Моя мать… я всегда ссорилась с ней, – выпалила она. – То есть до ее смерти. Я ей не нравилась. Она меня никогда не любила. Она… хотела бы иметь другую дочь, не такую, как я. – На ее воротник упала слеза.

– О, Мэри. – Лицо миссис Джонс странно исказилось, и на мгновение Мэри показалось, что на нем проступил ужас, но хозяйка вдруг тихо рассмеялась, сжимая живот, как будто ей было все еще больно, как будто она по-прежнему кровоточила внутри. – О, Мэри, моя дорогая. Мы все ссоримся с матерями.

– Правда? – глупо переспросила Мэри.

– Конечно. И мы вспоминаем об этих ссорах только после их смерти. Именно из-за смерти, понимаешь?

Мэри молча вытерла слезы.

Миссис Джонс притянула ее к себе.

– Ну будет, будет, cariad. Послушай-ка, сейчас я открою тебе один секрет, и ты хорошенько посмеешься, – прошептала она.