Все, что я мог ему сказать, все, что я столько лет готовился сказать ему, – все моментально вылетело у меня из головы. В эти минуты я мог думать только о том, что передо мной, наверное, последний человек, который будет помнить, что я был братом Хоббу и Доновану. И когда этот человек умрет, кого мне считать своей родней? Я смотрел на него, на этого старика, насквозь пропитанного одним-единственным неистребимым желанием, и понимал, что мне, во-первых, ни в коем случае нельзя его убивать, а во-вторых, ни в коем случае нельзя находиться с ним рядом, когда он умрет. А еще я понимал, что я – по злобе или по трусости – никогда не смогу заставить себя отпустить его с миром и дать ему покой.

– Мне очень жаль, мистер. Я просто не тот человек, и все. Думается, вам надо продолжать его искать, кем бы на самом деле он ни был.

Я никогда не узнаю, поверил ли он мне. Когда мы с тобой отъехали от этого жалкого салуна, я все-таки разок оглянулся, наполовину уверенный, что он стоит на крыльце и смотрит нам вслед. Но нет – он по-прежнему сидел за столом у окна и, нахохлившись по-стариковски, смотрел в тарелку с супом.

* * *

После той встречи с Берджером мы двинулись вверх по речной долине, покрытой настоящей паутиной неизвестных рек и речек, по берегам которых видели множество солдат, живых и мертвых. Мы возили воду тем, кому она была нужна, и я в самых разных местах наполнял фляжку Донована, не обращая внимания, кто там в нас выстрелил, кого так уж возмутило наше появление, и не позволяя никому вмешиваться в наши дела, поскольку сами в себе мы ни капли не сомневались.

Наверное, я пытаюсь сказать, Берк: какими бы потрепанными и измотанными мы ни выглядели, каким бы сердитым и усталым ты ни был, нам случалось переживать куда худшие времена. И то, что сейчас ты дуешься из-за какой-то маленькой ранки, и то, как злобно ты преследовал ту девушку, – по-моему, просто позор. Да, Берк, ты позоришь наше с тобой славное прошлое. Не похоже на тебя.

Помнишь, как в прошлый раз? Когда в ноябре тебя одолел такой кашель, что нам пришлось идти совсем медленно? Ты с подозрением посматривал на предложенную еду, горбился, а твои чудные старые ресницы все слиплись от какой-то слизи молочного цвета, и я, глядя на тебя, пришел в такое отчаяние, что не выдержал и написал Джолли в Форт Техон: «Берк заболел». Но ответа не получил. Вскоре живот у тебя совсем провалился, так что ребра наружу торчали, колени стали дрожать, и я был вынужден позвать ветеринара, лечившего тамошних лошадей. Ветеринар приложил ухо к твоей груди и сказал: