Нору вдруг охватило знакомое ощущение невероятной усталости. Она и раньше испытывала подобные приступы; как-то раз в Шайенне ей показалось, что вся улица охвачена пламенем, и она все уговаривала себя: не волнуйся, когда все это кончится, ты поедешь домой и немного отдохнешь, а потом на нее вдруг обрушилась густая тьма, и она поняла, что это невозможно, ибо ее дом здесь и он, как все вокруг, охвачен пожаром, так что простое желание отдохнуть – как и многие другие желанные вещи – ей теперь недоступно.

Папа умер, услышала она голос Ивлин. Он умер, и уже давно. А ты единственная, кто об этом не знает.

Как странно – столь внезапно узнавать о подобных вещах. Возможно, если бы это произошло какое-то время назад, у нее еще была бы возможность как-то осознать случившееся и хоть немного к нему привыкнуть, но этот момент был упущен. У Норы возникло ощущение, словно она вернулась в свой лагерь, разбитый в поле, и обнаружила, что он давно покинут и все те люди, которых она ожидала здесь увидеть, разъехались и находятся где-то далеко. Роб, Долан, Тоби, Десма и даже Джози – их следы еще виднелись вокруг на примятой траве, но уже невозможно было сказать, как давно они уехали, и куда, и насколько она от них отстала. Они могли находиться от нее на расстоянии нескольких дней или даже лет пути, и, возможно, ей никогда уже не удастся их нагнать. А вокруг покинутого лагеря раскинулась равнодушная темная равнина, плоская, бескрайняя и абсолютно безлюдная. И эта тьма почему-то полностью лишала ее, Нору, сил, одновременно проникая в каждый предмет вокруг нее и как бы стирая его с лица земли. Она и раньше видела эту темную равнину, но никак не могла вспомнить тот путь, каким можно вернуться обратно. А потом на дальнем краю равнины вдруг вспыхнул в окне одинокий огонек. И вновь стала различимой и гравиевая подъездная дорожка, и крытые шифером крыши; вновь стали слышны ее собственные шаги по дощатому настилу перед домом; и вот она уже у родного очага – в самом эпицентре собственной кипящей ярости. Да, ярость эта никуда не делась. Нора выросла с этой яростью в душе, так пусть она до конца жизни живет в ней, заполняя ее душу до краев. Она ведь прекрасно знает и пределы этой ярости, и ее особенности. Значит, она все-таки сумела сохранить собственное «я».

Нора прижала пальцы к подбородку, чтобы не дрожала нижняя губа, и с некоторым трудом, но все же довольно спокойно заметила:

– Калифорния, должно быть, и впрямь такое чудесное место, как о ней говорят, раз мертвые способны оттуда слать письма живым, хоть эти письма и написаны совершенно незнакомым почерком. Ибо он мертв, мой муж, – что бы в этом вашем письме ни говорилось.