Руки, держащие глиняные бокалы, поднимаются в воздух. За столом воцаряется радостный гам. Зарождение новой и такой желанной жизни – это хорошо. Но что будет дальше? Что будет, когда ребенок покинет чрево матери? В какой обстановке он вырастет? Вечного страха и непрестанного раболепия? Во что превратится Корк через двадцать-тридцать лет, когда в нем не останется таких, как Прикли, когда его заполонят Молли и дети, не бывавшие во внешнем мире? Я не хочу знать ответов.

– Освободитесь в этот особый день: пейте, гуляйте, танцуйте – приветствуйте благие вести, но не забывайте, кто даровал их нам. Никогда о Нем не забывайте. За процветание общины и за светлое настоящее и будущее.

– За процветание общины и за светлое настоящее и будущее!

Вино кислое и слабое, но я выпиваю залпом, надеясь немного опьянеть.

– Что ты с ним сделала? – спрашивает Прикли.

Я хмыкаю, уставясь на дно пустого бокала.

– С отцом Кеннелом. Он с тебя глаз не сводит.

– Может, он не сводит их с тебя.

Он лениво растягивает рот в улыбке, но она быстро сползает с лица. Он говорит куда-то в пространство, едва шевеля губами:

– Дело молодое. Но не стоит, Флоренс, мы не знаем, что у него на уме.

Я так и не решилась рассказать ему про нашу с Кеннелом аферу. Если бы я это сделала, он понял бы, насколько я очарована преподобным. Эта тайна камнем висит на шее, но я не способна его снять. Если я скажу об этом вслух, это станет правдой, от которой я больше не смогу убегать.

– Я даже не знаю, что на уме у меня.

Ощущаю взгляд Кеннела на себе – он прожигает меня, стараюсь сохранять невозмутимость. Нил продолжает:

– Я давно не испытывал этого чувства, но до сих пор помню, каково это.

– Этого чувства?

– Ревности.

Я наливаю еще вина. Сегодняшний вечер – единственная возможность забыться, хотя бы немного. Этот вечер – единственный за последнее время, который я смогу вспомнить, не содрогаясь.

Взрослые предпочитают оставаться за столом, многие из них знатно захмелели. Маленькие дети бегают вокруг, а подростки разводят костер, прыгают через него и, когда чья-то штанина или подол загораются, смеются до упада, пока кто-нибудь поумнее не возьмет ведро и не потушит загоревшегося.

– Я хочу, и я пойду, – заявляет Молли, когда я прошу ее не поддаваться безумию.

– А если загоришься?