– Ты совсем ничего не видишь? Он одержим тобой!

– Это неправда. Он мой друг.

– До того как ты вернулась, он был моим другом. Моим… моим…

– Послушай, Доктор опасен, он не живет по тем правилам, которые придумал для остальных. У него в доме есть телефон. Я слышала, как он звонит.

– Ты пытаешься разрушить мой мир, потому что разрушен твой.

– Я хочу спасти тебя.

– Единственная, от кого мне надо спасаться, это ты. Ты все портишь. Йенс и Хелен заботятся обо мне, они моя семья! – По ее щекам текут слезы. – Где ты была все это время? Где? – с надрывом вопрошает она. – Корк – все, что у меня есть. Все, что я знаю. Не отнимай меня у Гарднеров. Не отнимай у меня Пита.

Она просит так болезненно и обреченно, что я не могу произнести ни слова. Она верит, что я могу отнять их и причинить ей боль. Она не верит в меня.

– Я очень люблю тебя, – сдавленным голосом говорю я. Внутри так болит, я едва не падаю в обморок.

– Да что ты знаешь о любви?

Я опираюсь на кровать, чтобы не упасть. Слушаю, как Молли всхлипывает. Тонкая фигурка. Плечи опущены. Я должна прижать ее к себе и молить до рассвета… и после него, но она не позволит.

– Ты сбежишь, как сбежала тогда. Ты всегда сбегаешь.

Повисает долгая тишина. Я сдерживаю слезы, это граничит с физической болью.

– Пит… он… одержим тобой, как был одержим Сид. Я знаю его, он не умеет лгать. Он делает вид, что ему безразлично твое возвращение, но, когда он так делает, это значит, что для него это важнее всего на свете.

– Что мне сделать, чтобы ты поверила? Скажи, что мне сделать, и я сделаю.

– Уходи, уезжай и не возвращайся. Забудь о нас: о Корке, о Гарднерах, о Питере и обо мне. Знаешь, мы с ним обещаны друг другу, и я хочу быть обещанной ему. Мой дом здесь. Моя семья – тоже. И ты больше не ее часть.

20

20

Гнев. Животный гнев закипает внутри. Я пылаю – мне не спастись от адского пламени. Я гневаюсь на всех вокруг, но прежде всего на себя. Я разорвала бы себя на части и скормила диким псам, развеяла бы собственный пепел по миру. Может быть, так я смогла бы облегчить эту нестерпимую боль, что горит в груди.

Я мчусь в церковь в глупой надежде встретить Патрика. Знаю, он мертв, я не совсем спятила, но он мне нужен. Нужно ощутить его присутствие. Его покой. Он всегда знал, как поступить правильно, даже когда положение казалось безвыходным. Свежий вечерний воздух приводит меня в чувство. Слезы высыхают на щеках, и я снова держу себя в руках. Это стоит нечеловеческих усилий. Но это ощущение обманчиво, зыбко: как бы холодна я ни была, мозг постоянно в агонии.