– Как я могу любить того, кого не знаю?

– Бог повсюду. Бог – это любовь.

– Да, отец Кеннел тоже так говорит. Тогда почему во имя Бога совершается так много зла?

Она оставляет закладку между страницами и закрывает книгу.

– Почему ты это делаешь?

Я поднимаю брови.

– Пытаешься все извратить.

– Просто задумайся. Зачем свободная воля, если мы не можем ею пользоваться? Почему он требует беспрекословного подчинения, а неугодных отправляет вечно гореть в аду? Разве это справедливо? Каков выбор? Какой выбор дает нам Йенс?

Ее лицо перекашивает гримаса отвращения. Ко мне?

Я становлюсь перед ней на колени.

– Он дорог тебе, но ты дорога мне гораздо больше. Он пытается спасти себя, а я – тебя. Но он мучает меня. Молли, он так мучает меня, я не в силах спастись от этого…

Круглое детское личико белеет, в глазах читается сожаление.

– Тогда ты можешь ехать, – ее голос острый как нож, холодный как лед. Детская жестокость – самый коварный вид. Невозможно противостоять.

– Ты знаешь, что не могу. Не без тебя.

– Здесь все, что я знаю. Все, кого я люблю.

– Ты любишь их больше, чем меня?

Я обхватываю руками ее ноги, сжимаю, пытаюсь привести ее в чувство.

– В том мире, во внешнем мире, тоже есть Бог. Если ты веришь в него, он будет с тобой где угодно. Он будет, если ты этого захочешь.

Она становится жесткой, неподатливой. Звонкий, игристый ручеек покрывается толстым слоем льда. Я разобью лоб и руки в кровь, если продолжу молить ее. Если для того, чтобы она услышала, нужно разбить их – я разобью. Да будет так.

– Как я могу тебе доверять? – шепчет она. – Как я могу тебе верить после всего, что ты сделала? Когда ты уехала, я спала в твоей кровати. Я думала, ты ушла, как Сид Арго. Он исчез точно так же: без прощаний, без предупреждений, но он не был мне дорог, а ты была. Ты была для меня всем. Я плакала и молила, чтобы Бог вернул тебя ко мне. И он вернул. Он услышал меня. Он есть. Йенс служит ему. А кому служишь ты?